Важа ПШАВЕЛА
Корни ● Лес плакал ● Свадьба соек ● Как появились на свет совы
Одряхлевший осел ● Поучительные рассказы старого вруна ● Гриф
Рассказ косулёнка (Рассказ маленькой лани) ● Мышеловка ● Смерть Баграта Захарыча
Смерть Баграта Захарыча
По изданию: Важа-Пшавела. Избранная проза. Тбилиси: Мерани, 1985.
Перевод Е. Гогоберидзе
Умер, навеки простился с этим превратным миром Баграт Захарыч. Возблагодарим же тебя, господи, за все! Сотворишь ты вот, всеблагой, человека, наделишь его как будто счастьем, а под конец сведешь все на нет, оставив ему одну лишь горечь. Мог ли он думать, да и когда ему было подумать об этом, бедняге Баграту Захарычу, чиновнику с выслугой лет, что и ему в один прекрасный день придется умереть. Да, мертв уже Баграт Захарыч, но лицо его все же не утратило внушительного выражения и привлекательности. Его большие, всегда немного красноватые глаза навеки покрыты плотными морщинистыми веками. Длинные, поседевшие, как и приличествует статскому советнику, бакенбарды покоятся над скрещенными на груди руками. Густые пушистые усы прикрывают сомкнутые с выражением надменного достоинства и степенности уста.
Баграт Захарыч покоится в гробу посреди большой залы, в головах и в ногах у него горят свечи, не ведающие ни скорби, ни слез, с одинаковой теплотой светящие и живым и мертвым. На груди у Баграта Захарыча, между руками и бакенбардами, лежат две розы, с почтительным страхом возложенные дочерью покойного Наташей, которая при жизни его была лишена родительской милости.
Супруга и дети покойного глубоко опечалены потерей главы семейства, своего кормильца, но плакать в голос никто не смеет, памятуя о том, что Баграт Захарыч не любил шума. Он не выносил громкого разговора или шумных движений, они вызывали у него сердцебиение, бросали в дрожь, и ему казалось, что вот-вот он упадет в обморок или, не дай боже, умрет от этого. Приученный всегда вести разговор шепотом, он уже не мог говорить громко. Иной раз, кашлянув громче обычного у себя дома, он опасливо озирался вокруг, как бы удостоверяясь, не в канцелярии ли он находится.
Супруга Баграта Захарыча Елена входит на цыпочках в залу, где покоится ее супруг, глядит на него, вздыхает, поворачивается и уходит. Скорбно сжимается сердце при виде разложенных у его изголовья орденов или висящих на стене шпаги и мундира, а также фуражки с кокардой, точно смеющихся над судьбой своего владельца. Да, здесь смеются над ним они, а в канцелярии — покрытый зеленым сукном стол, к которому так важно подсаживался каждое утро Баграт Захарыч, в своих больших круглых очках, надутый, как индюк. Не задымит он больше сигарой, с треском чиркнув спичкой, не заскрипит, как несмазанная аробная ось, его острое перо, которое ежедневно по семь часов настойчиво и упорно скрипело. Избавился зеленый стол от своего мучителя и рад этому. Правда, он знает, что теперь за ним усядется новый хозяин, но он надеется, что тот не отнесется к нему так сурово, как относился Баграт Захарыч. Никто на земном шаре не испытывал такой ненависти к покойному, как этот стол. Да и за что же другим, собственно, было его ненавидеть? Баграт Захарыч ведь никому не сделал зла! Муравья, и того обходил стороной, лишь бы не вызвать гнева своего начальства. Все тридцать четыре года служил он в одном из управлений г-на Н, с восьми часов утра до трех часов ежедневно, строго укладываясь в положенное время.
Баграт Захарыч мог бы считать себя счастливым, если бы одна забота не угнетала его всю жизнь, не давила бы камнем на сердце. Это была забота о том, как бы начальник канцелярии Александр Никитич не придрался к чему и не уволил его со службы. Поэтому Баграт Захарыч, будучи и так человеком довольно степенным, держался еще более степенно. Знаний у него, помимо самых азбучных, не было никаких, так как родители не дали ему образования, и Баграт Захарыч, чувствуя этот пробел, старался восполнить его своим примерным поведением, благоразумием и степенностью. Возвращаясь из канцелярии домой, он обычно бывал озабочен мыслями о том, не допустил ли он сегодня на службе какой-нибудь бестактности, не кашлянул ли слишком громко, не поднялся ли с места не вовремя, не засмеялся ли некстати... От вечного страха потерять место этот человек разучился даже смеяться. Просто не мог уже смеяться Баграт Захарыч. Во сне он всегда видел Александра Никитича, и случалось, что тот строго обходился с Багратом Захарычем, но иногда бывал и милостив. В обоих случаях Баграт Захарыч проливал слезы; в первом — слезы горечи и немой мольбы, во втором — благодарности и блаженства. Вот какого рода сны, бывало, снились Баграту Захарычу: сидят будто за обедом Баграт Захарыч, Александр Никитич и весь синклит чиновников. Начальник первый тост провозглашает за здоровье Баграта Захарыча. Чиновники перешептываются с завистью поглядывая в сторону счастливца, а он, в свою очередь, самодовольно пыжится. Александр Никитич же публично перечисляет заслуги Баграта Захарыча и даже обнадеживает его: «Я ваши заслуги никогда, говорит, не забуду».
Но иногда дьявол впутывался в сны Баграта Захарыча и отравлял ему жизнь. Как он, бывало, стонал и охал, несчастный, пока не проснется и не поймет, что все это только сон! Случалось это, когда сны его окрашивались в мрачные краски, когда грозный Александр Никитич возникал перед ним и отчеканивал: «Сдать все бумаги, подайте прошение!» Да, бывали и такие ужасные сны у Баграта Захарыча.
Теперь он навсегда избавился от этих треволнений и некого ему уже бояться. Да и степенное выражение лица теперь тоже как будто ни к чему. Все равно земля пожрет и эту степенность и эти, внушающие почтение, бакенбарды. Мундир со шпагой пропадут, а за зеленый стол сядет кто-нибудь другой.
На похороны Баграта Захарыча пришли все его знакомые, и над могилой его было произнесено много прочувствованных речей. По правде говоря, они не столько жалели об утрате, сколько рады были показать свое красноречие. Я приведу здесь лишь речь одного Александра Никитича, так как она была наиболее чувствительной и содержательной из всех произнесенных речей. Речь эта была произнесена по-русски.
«Господа, — начал Александр Никитич, поднимая вверх свои реденькие брови, — сегодняшний день для нас является днем глубокой печали и траура. Мы потеряли весьма полезного для дела чиновника, и не просто чиновника, а человека больших талантов. Его редкие способности сказывались во всем. Тридцать четыре года находился на службе Баграт Захарыч, из них двадцать лет я и покойный служили вместе. И за это время он не только не возразил мне ни разу ни в чем, но не разрешил себе даже поднять на меня глаза, памятуя, что я его начальник. Поэтому он и продвигался успешно вперед, поэтому и оценили власти по достоинству этого замечательного человека... Обретем ли мы когда-нибудь человека с подобным характером? Дождется ли наша канцелярия чиновника, равного Баграту Захарычу? Нет и нет! Не только в нашей канцелярии, но и в жизни мы больше не встретим подобного человека. Он был воплощением, так сказать, слиянием агнца с ангелом, и благоухание святого ладана исходило от него при этом. Грамматику, занимающую важнейшее место в просвещении вообще, и на канцелярском поприще в особенности, Баграт Захарыч знал так, как, господа, не в обиду вам всем будь сказано, никто из вас не знает! Неоднократно он выручал даже меня. Без него я никогда не отсылал ни одной бумаги. Сначала их прочитывал Баграт Захарыч и расставлял где нужно знаки препинания. Мысли его были глубоки, но он никогда не кичился этим и был всегда ниже травы и тише воды. В заключение я пожелаю вам быть подобными Баграту Захарычу, а покойнику, моему преданному другу, пожелаю царствия небесного и блаженства в лоне Авраамовом».
Другие также вспомянули о глубоких познаниях Баграта Захарыча в области грамматики и об его прекрасном почерке. Один из служащих даже привел случай, как однажды была поднята на ноги вся канцелярия и как были все взволнованы и озабочены тем, что возникла необходимость вставить два слова в отношение, отсылаемое Александром Никитичем губернатору. Возник жестокий спор по поводу того, как правильнее написать: «буде возможно» или «если возможно». Запрашивали об этом и редакторов газет, и всех известных знатоков русского языка, но все они склонялись к последнему предложению. И лишь один Баграт Захарыч отдал предпочтение фразе «буде возможно», отвергнув «если возможно», после чего пошла о нем слава как о знатоке грамматики.
Похоронили Баграта Захарыча, предали его тело холодной земле, бросили в могилу по горсти земли и разошлись. Ушел, исчез Баграт Захарыч. Не осталось о нем никакой памяти, кроме груды старых, покрытых пылью и копотью бумаг, помеченных внизу рукой Баграта Захарыча: «Баграт Кавтарашвили». Кроме того, Баграт Захарыч оставил своей семье завещание. Перед смертью он подозвал к себе супругу свою Елену.
— Любезная моя супруга, — сказал Баграт Захарыч, прослезившись, — я, как видите, прощаюсь с вами, ухожу из этого мира. И поважнее меня умирали люди, а сейчас, благодарение господу, умираю и я, да исполнится воля его. Не забывай меня, милая, и выполни мое завещание. Если ты обещаешь это, то буду числить себя в живых, а не в мертвых. Ты знаешь ведь, дорогая, в котором часу я возвращался каждый день со службы. Так вот, пусть никто не садится в мое кресло. В три часа пополудни выносите мой портрет и ставьте его на это кресло, раскладывайте перед ним мои бумаги и портрет устанавливайте так, чтобы он глядел на них. Сами же вы осторожно на цыпочках пройдитесь перед ним, ощущая такой же трепет и уважение, какое вы чувствовали передо мной. Держитесь так, будто я еще жив.
Баграт Захарыч еще при жизни хотел сфотографироваться в такой позе, но не успел, бедняга. Не ведал он, что за его спиной уже стояла смерть, выпустив свои хищные когти. Жена же и дочь его только две недели соблюдали завещанное, а потом бросили — все это показалось им глупостью. Наташа спустя два месяца вышла замуж за драгуна, а Елена стала усерднее накладывать на свое лицо белила и румяна.
Так окончилась жизнь Баграта Захарыча. Он любил тишину и достиг заветной цели. Разве лишь ветер нарушит иногда покой Баграта Захарыча, когда с гулом пронесется над кладбищем, унося с собой городской шум и гомон, а вместе с ними и шелест канцелярских бумаг...
1889
■
