Важа ПШАВЕЛА
Корни ● Лес плакал ● Свадьба соек ● Как появились на свет совы
Одряхлевший осел ● Поучительные рассказы старого вруна ● Гриф
Рассказ косулёнка (Рассказ маленькой лани) ● Мышеловка ● Смерть Баграта Захарыча
Мышеловка
По изданию: Важа-Пшавела. Избранная проза. Тбилиси: Мерани, 1985.
Перевод Ф. Твалтвадзе и В. Орджоникидзе
I
Едва к ночи возвратился дядюшка Эстате из города. Был канун рождества. Эстате хотелось встретить праздник дома с женой и внуками, вот почему он так усердно погонял своего Пегаса, который, напрягая последние силы, трусил по обледенелой дороге, постукивая копытами, словно старец клюкой. Уши Пегаса нелепо болтались по сторонам, точно кто-то перебил их у самого основания.
Что может быть на свете хуже старости! Говорят, даже бесстрашный витязь Ростом и тот смирился перед нею! И не было ничего удивительного в том, что она одолела Пегаса. Ослабели у него ноги, и все же хозяин ни за что не соглашался продать своего конягу, хотя тому перевалило уже за двадцать и от покупателей не было отбою.
А знаете, кто приценивался к Пегасу? Все больше мелкие барышники, скупавшие для перепродажи кур, яйца и всякую всячину. Они ведь нюхом чуют дешевый товар, на котором можно нажить хоть малую толику.
Но Эстате твердо стоял на своем.
— Пока жив, не расстанусь с Пегасом, — говорил он обычно. — Конь немало для меня потрудился, и неужели сейчас, когда бедняга состарился, я отдам его барышникам, чтобы содрали с него шкуру? Я ведь тоже стар, так посадите меня в корзину и скиньте со скалы в пропасть! Так, что ли?! И это называется у вас справедливостью! Нет, не продам коня, пусть доживает у меня на покое последние свои денечки! — С этими словами дядюшка Эстате выпроваживал являвшихся к нему торговцев.
Эстате был старик сердечный, добрый, отзывчивый, и не то что человека, он ни разу за всю долгую жизнь не обидел и скотины.
Веселый, с приветливой улыбкой на гладком румяном лице он неизменно посредничал при разделах имущества, мирил повздоривших односельчан, был желанным гостем на пирушках, где его всегда избирали тамадой.
— А ну-ка, помиритесь! — уговаривал он, бывало, разнимая драчунов. — И чего вы ссоритесь? Не вечно жить нам, милые мои, на свете! Все когда-нибудь да помрем. Жизнь наша — миг один; так, проведем ее в радости и веселии — чего же лучше?! Кровь кровью не смоешь, кровь смывается только водой. А ну, пожалуйте поближе: поцелуйте сначала меня, потом чмокните друг дружку! Не можете никак поладить? Так давайте потолкуем ладком — чего лучше! — разберемся как следует, и делу конец! Никогда ведь не бывало, чтоб люди убедили в чем-нибудь друг друга кулаками, почему же вы полагаете, что именно вам это удастся? Вы только помиритесь, а я вас за то угощу обедом...
Посредничество Эстате никогда не оставалось втуне, а свое обещание — угостить обедом — он тут же исполнял без долгих проволочек.
Дядюшка Эстате был сельским цирюльником. Добра у него всего-навсего: маленький домишко, клочок пахоты, небольшой виноградник и сверх того еще крохотная мельничка об одном жернове, и жил он себе да поживал тихо и мирно. И этого пожилого, безобидного, хлебосольного человека, к тому же очень справедливого и мужественного, вся деревня называла «дядей Эстате»: и дети, и сверстники, и даже люди постарше.
Бывало, трясется он, возвращаясь из города, на своем ретивом скакуне, а навстречу ему кто-нибудь из приятелей. Обменяются приветствиями, приятель и спросит:
— Откуда ты, дядюшка Эстате?
— Как откуда? — ответит старик. — Прямиком из Иерусалима.
А ежели направлялся в город, то соответственно:
— В Иерусалим, куда же еще?
И дядюшка Эстате заливался добродушным смехом.
— Какие чудаки! — говорил он. — Спрашивают, куда да откуда! Словно не знают, что у кота одна дорога — до мякинницы. Выходит, если не остановить нас с Пегасом, мы невесть куда заедем, в Ганджу, в Эреван, в Трапезунд, а то, чего доброго, и до Тегерана доберемся. Знают, ведь, что, кроме города нашего, нигде не бываю, куда мне! — и все-таки спрашивают. Ничего не поделаешь, привычка! Вроде приправы к приветствию...
II
Эстате вернулся домой по обыкновению слегка навеселе. Подъезжая к низенькому домику, он разогнал своего Пегаса так, что голова коня очутилась на балконе.
— Эй, домочадцы, где вы? Принимайте гостя!
В доме засуетились.
— Дедушка!
— Дедушка приехал! — завопили Кола и Сона. Девочке было лет шесть, мальчику восемь.
— Посветите же мне кто-нибудь! — взывал Эстате. — Уснули все, что ли?
Но в эту минуту дверь распахнулась, и на балкон с небольшой лампой в руке вышла округлая, полная женщина;
— О-о, добрый вечер, Ефемия! Как поживаешь, душенька? А я жив, здоров, все в порядке, только продрог малость.
— Зачем же ты, милый, пустился в дорогу на ночь глядя? Хоть бы зверя поостерегся, дай бог тебе всякого блага, — выговаривала супругу Ефемия.
— Что поделаешь, замешкался в городе! А зверя чего бояться? Зверь меня не тронет. Разве мало на свете волчьей сыти, людей, которые только и годны на то, чтоб их сожрал зверь, — ответил Эстате, спешившись.
— Дедушка, привез мышеловку? — приставал к старику Кола. — А чусты? А сапожки? И ситцу тоже привез? — закидали его вопросами дети, перегибаясь через перила балкона.
— Все, все, ребятки, привез, — отозвался Эстате, снимая с коня хурджин.
Пегас вдруг громко заржал, из ноздрей коняги вырвалось такое облако пара, что огонь в лампе угрожающе замигал и только-только не погас.
— Да ну тебя! — рассердилась Ефемия на коня.
— Пегас мой ячменя просит, — объяснил Эстате. — Только уж очень он уморился, пускай сначала отдышится, попозже покормим. Загнал и его, жалко беднягу.
Эстате скинул бурку, прикрыл ею коня, а сам, оставшись в одном башлыке, обмотанном по уши вокруг головы, схватил хурджин и вошел вслед за женой н дом.
Эстате положил хурджин на тахту и поспешно направился к камину.
— Как поживает мой сыночек Сандро? — спросила Ефемия, прежде чем Эстате успел расположиться у камина.
— Прекрасно! Кстати, жалованья ему прибавили, будет отныне получать тридцать рублей в месяц, — ответил Эстате, явно гордясь удачливым сыном.
— Слава тебе господи! — воскликнула Ефемия, а невестка Сопио кинулась к свекру, чтобы снять с него тесные лезгинские чувяки.
Малыши так и липли к деду, не давая ему промолвить ни слова. Только и слышалось: «мышеловка», «чустики», «платье», «сапожки», но больше всего детей занимала мышеловка.
— Потерпите, ребятки, вот согрею руки и примусь за хурджин, видите, как посинели у меня пальцы... одеревенели совсем от холода, — уговаривал Эстате внука и внучку, целуя их.
Он сунул руку в карман и кинул на тахту горсть конфет.
— Нате, забавляйтесь пока хоть этим!
Сопио пришла на помощь свекру.
— Ну-ка, идите сюда, разбойники! Не теребите деда, посидите тихонько, — напустилась она на ребят.
Дети кинулись собирать рассыпавшиеся по тахте конфеты.
— Смотрите, чтоб обошлось по-хорошему, без драки, не то увезу мышеловку обратно в город, — пригрозил им Эстате. И добавил: — Не худо бы выпить стакан чаю. Прозяб я в дороге, к тому же хлебнул немножко лишнего...
На столе стоял прикрытый полотенцем самовар. Не успел Эстате заговорить о городских делах и впечатлениях, как Сопио подала ему на подносе стакан чаю и сахарницу.
— Ну и пьянствуют нынче горожане, не дай боже! Сколько лет на свете живу, а ничего подобного видеть не довелось: пьют сколько влезет, не разбирая, в будни и в праздник; в винных погребах полно народу; стар и млад, богач и бедняк одинаково меры не знают. Можно подумать, прощаются с жизнью, не чают дожить до завтрашнего дня. Показалось ли мне, или в самом деле так, судить не берусь, только...
— На то и город, Эстате дорогой, люди там вечно кутят... — поддержала мужа Ефемия и тут же себя прервала: — Впрочем, какое мне до них дело, пропади они пропадом! Пусть хоть утонут в бурдюках с вином да араки. Лучше расскажи, не собирается ли Сандро к нам?
— Как же, как же, дал мне слово, к Новому году обязательно приедет, да вот еще... Залика и Сидония низко тебе кланяются.
— Спасибо, — отозвалась Ефемия. — Бедняга! Ты что навестил их?
— Конечно, вчера у них обедал. Славно провели время...
— И как же они? Чем живут? — продолжала расспрашивать Ефемия.
— Живут, можно сказать, припеваючи. Разбогател человек: говорит, нажил сто туманов наличными, а тут у него и ста копеек не было. Так-то, Ефемия, корзина самана да ослик помогли твоему двоюродному брату Залике выбиться в люди.
— Все в руке божьей. Ловкому человеку в городе и разбогатеть недолго! — сказала Ефемия.
В эту минуту со двора снова донеслось громкое ржание Пегаса.
— Увлекся я разговором, а про коня забыл! И ячмень ему обещан и в стойло давно пора отвести, не то простынет на морозе.
Эстате вышел на балкон и стал извиняться перед конем:
— О мой славный скакун! Сейчас, сию минуту засыплю тебе ячменя! Прости меня, бедняга, что заставил ждать! Потерпи немножко, мигом подам все, чего только пожелаешь! — успокаивал Эстате Пегаса, который, увидав хозяина, заржал чуть потише, нетерпеливо раздувая ноздри и тыкаясь мордой в руки Эстате.
Эстате отвел коня в стойло, задал ему корму и вернулся в комнату.
Но тут снова, не давая и шагу ступить, кинулись к нему дети.
— Дедушка, где же сапожки?
— Дедушка, ты забыл про мышеловку! — твердили они, глядя на старика так умильно, что Эстате не выдержал.
— Просто грешно их так мучить! — воскликнул он и, уже присаживаясь, взялся за хурджин. Развязав сначала один карман, Эстате стал выкладывать гостинцы на тахту.
Ребята так и впились глазами в деда, неотрывно следя за движением его рук.
Ефемия, гордо подбоченясь, поглядывала то на мужа, то на привезенные им подарки; Сопио, поджав губы и скрестив руки на груди, отошла из скромности чуть в сторонку. Большой, пятнистый кот с опаленной от вечного лежания у камина шерстью разгуливал по тахте и терся около детей, задевая их по лицу кончиком твердого, точно палочка, загнутого колечком хвоста: казалось, кот тоже рассчитывал получить гостинец.
Домашние прозвали кота «Мяукой» — он вечно без толку мяукал и верещал. За всю свою жизнь Мяука не поймал ни единой мыши, что, впрочем, совсем не мудрено: мыши разбегались, едва услыхав издали его мяуканье.
— Куда же все это положить? Дайте мне что-нибудь, милые! — потребовал Эстате.
Ефемия проворно поставила на тахту деревянное блюдо и поднос.
— Вот барашек, Ефемия! Погляди, до чего хорош, погляди-ка!
Затем Эстате вынул из хурджина четыре форели.
— Ой, рыбки, мама, рыбки! Да какие красивые, пестренькие! — закричали дети; они гладили рыбок, тянулись их поцеловать, не обращая ни малейшего внимания на воркотню и наставления матери.
— А это говядина. Вырезка! Мясник Гигола сам отрезал; давнишний мой приятель, он не всучит мне жесткого куска! А вот рис, да какой! Лучше не бывает. Тут чай и сахар... А это еще что? В самом деле, что это? — лукаво улыбаясь, переспросил сам себя Эстате. — Ах, да! Зелень: петрушка, кресс-салат и всякая всячина. Кажется, все, что ты заказала, Ефемия? О господи, господи! А ну-ка, посмотрим, не осталось ли там, в хурджине, еще чего-нибудь? Вот сухие фрукты к Новому году, не каждый же день мне в город за покупками мчаться. А еще — кардамон, корица, гвоздика. Добавь ко всему этому, Ефемия, жирную курицу и получится у нас прямо царский обед. Кстати, ты не забыла, что я на завтра позвал гостей?
— Что ж, состряпать обед — дело не хитрое, — отозвалась она.
— Ну, не молодец ли я, Ефемия, дорогая?! — воскликнул Эстате, посмеиваясь.
— Молодец, да еще какой! Кто станет это отрицать? — Ефемия ласково потрепала мужа по плечу.
— Теперь давайте разгружать второй вагон. Посмотрим, что же там? О-о-о, в нем-то, видать, и приехало самое главное. А ну, выходите, вылезайте, не прячьтесь, — весело приговаривал Эстате, извлекая покупки из другого отделении хурджина. Вот Сонке на платье и... ей же в придачу ботинки.
— Ай, все это мне? Мне! — захлебнулась девочка от восторга. Она выхватила подарки из рук деда и, не дав никому взглянуть на обновки, прижала их к груди.
— А это Коле сапожки. «Загранични», правду, правду говорю! Смотри, как блестят!
Кола, волнуясь, протянул руку, и дед вручил ему сапожки.
— А вот на платье Сопио, прислал ей собственный супруг.
Эстате протянул невестке завернутый в плотную синюю бумагу отрез, но Ефемия перехватила его.
— Кашемир, милая, настоящий кашемир! Видать, разбогател мой сынок, раньше он скупился даже на ситец, а теперь, глядите-ка... кашемир! Прекрасная материя, носи на здоровье, дочка! — сказала Ефемия и передала сверток невестке.
— А тебе, голубка моя, шлепанцы... Совсем по возрасту — старушечьи... Только и привез, дорогая, ты уж извини, в кармане-то ведь пустовато. Э, да мы с тобой уже отжили свое: на мне старая чоха, на тебе старенькое платье, моя Ефемия, ну так что ж?! Пусть радуются они, молодые, мы с тобой как-нибудь обойдемся.
— Да разве кто обижается? И на том спасибо, — промолвила Ефемия.
Когда подарки были розданы, Эстате торжественно извлек из хурджина мышеловку, купить которую настойчиво просили все члены семейства: и взрослые и дети.
— Вот вам и мышеловка! — провозгласил Эстате. — Посмотрим, сколько вы наловите мышей.
— Дай тебе бог здоровья! — восклинула обрадованная Ефемия. — Извели меня, проклятые! Из-за мышей ничего нельзя держать в шкафу.
Дети с любопытством разглядывали мышеловку.
— Бабушка, милая, покажи, как она ловит! — просили внуки, испытывая некоторый страх перед беспощадной истребительницей мышиного племени...
— А ты даже не собираешься их ловить, порази тебя гром! — воскликнула досадливо Ефемия, шлепнув по голове Мяуку, который прикорнул было у самого огня. — За весь год — я следила — ни одной мыши, паршивец, не поймал. Только и дела у окаянного, что смотреть нам в руки, не перепадет ли что-нибудь.
— Вот и пустите в ход мышеловку. А все-таки Мяука умница, не хочет брать греха на душу, — заявил Эстате.
Тоже придумал! — возразила Ефемия, огрев Мяуку по затылку. — Пошел прочь, окаянный! Не греха он боится, а просто дурак, и сноровки у него никакой...
Итак, все упования на расправу с мышами были отныне возложены на мышеловку.
Взрослые сейчас же принялись за дело. Ефемия поджарила на огне ядрышко грецкого ореха, наколола его на проволочный крючок внутри мышеловки и поставила мышеловку с открытой дверцей в шкаф. При этом бабушка объяснила детям, что стоит мыши тронуть орех, как дверца мгновенно захлопнется и разбойник окажется в западне.
Поужинали и улеглись спать. Дети сунули рождественские подарки под подушку.
Перед остывающим камином одиноко дремлет Мяука. Рядом стоит котелок, в котором варят лобио, с закопченной, цвета вороньего крыла, крышкой, из-под которой торчит деревянная ложка.
III
Великим смятением охвачено мышиное царство. По всему дому разносится соблазнительный, до глубины сердца волнующий запах, — и явно из шкафа.
Стайка мышей отправилась на разведку. Вел их Хват — тот самый, что прославился на все подполье ловкостью, находчивостью и отвагой.
Вслед за Хватом выступали Озорник, Непоседа, Куцый, Нюх-нюх... Всех не перечесть! Отряд состоял из отборнейших молодцов мышиного племени. Однако, достигнув шкафа, они оторопели: на одной из полок стояла мышеловка.
— Ребята, тут что-то неладно! — воскликнул Хват. — Никогда в жизни не приходилось мне видеть такую штуку: она не похожа ни на тарелку, ни на кувшин, ни на миску, ни на бадью, ни на сахарницу, ни на бутылку. Что-то непонятное, очень хитро сплетенное, и нет сомнения в том, что великолепный запах разносится именно от этого предмета. Я даже издали вижу ореховое ядрышко. Ну-ка, поглядите, его ведь ничего не стоит утащить!
Мыши приглядываются то одним глазом, то другим.
— И вправду удивительная штука! — подхватил Озорник. — Глядите в оба! Похоже, поставлена не зря, а нам на погибель. Сердце чует что-то недоброе.
— Так оно и есть! — перешептывались мыши: все они были согласны с Озорником.
— Хорошо бы взглянуть поближе...
— Взглянуть поближе? Тогда придется подойти. Кто на это решится?
— А я разно не с нами? Горе моему врагу! Неужто мы пали так низко! Стали такими трусами? Нет, не дам опозорить наше мышиное царство! — воскликнул Хват.
— Поступай как знаешь... — не стали спорить мыши. — Только не подходи, исследуй издали...
— Слышишь, не подходи! Недаром говорится, лучше обойти сторонкой, да невредимым вернуться.
Хват двинулся прямо на мышеловку. Сладостной волной разливался у самого его носа аромат ореха, невольно привлекая к себе, но Хват победил соблазн: не задерживаясь у дверцы, он осмотрел мышеловку сбоку, несколько раз обошел ее и не заметил ничего опасного. Хват решил, что таинственный предмет просто-напросто проволочная корзинка, в которой случайно застрял орешек, забытый нерадивой хозяйкой.
Вернувшись после разведки, Хват изложил товарищам свои соображения:
— Что скажете, ребята? Ничего опасного я там не открыл... Но решится ли кто-нибудь из вас забраться внутрь этой плетенки? — заключил он свою речь.
— Не надо!
— Надежнее вовсе не трогать эту странную штуку...
— Стоит ли рисковать из-за одного ореха? Лучше уж отказаться... — раздались голоса.
— Эх, вы, трусы! Где ваше хваленое молодечество! То ли дело россказни о собственных подвигах! Стыд и срам! Стыд и срам! Если так, я пойду в одиночку, увидите, какой я молодец! — воскликнул Хват и с решительным видом направился к мышеловке.
Мыши затаив дыхание ждали, что будет... Хват подбежал к мышеловке, постоял мгновение перед дверцей, прислушался...
— И вовсе не страшно! Все спокойно! Какая тут может быть опасность? Эх, и трусы же вы! — презрительно кинул он своим соратникам и сунул голову в мышеловку.
Ни движения, ни звука. Никто не стукнул его по затылку, никто не вцепился в бок. Все в порядке. Что мешает Хвату приняться за орех? А товарищи пускай издали поглядывают на него и глотают слюнки от зависти.
Хват подобрался к ореху и слегка надгрыз его. Оказалось — вкусно. Убедившись окончательно в том, что ему ничто не угрожает, Хват успокоился и с силою потянул к себе орех. И в то же мгновение грянула беда. Дверца соскользнула с подпорок, послышалось резкое щелканье. Мыши в ужасе разбежались. Им даже показалось, что мышеловка вот-вот погонится за ними. Хват понял свою ошибку, кинулся к дверце, но тщетно — она захлопнулась крепко-накрепко. Он растерянно взглянул туда, где только что толпились его соратники, их и след простыл.
— Ах вы, предатели! — неистово закричал он. — Удрали, попрятались, никто и не думает мне помочь!
Хват прыгнул с размаху на проволочную стенку, уцепился за потолок, сунул голову между прутьями, попытался их перекусить, царапался что есть мочи лапками, — все было напрасно.
Сердце пленника сжималось от тоски, он обливался холодным потом и время от времени жалко попискивал.
Хват решил передохнуть, орех по-прежнему торчал на крючке у самой его мордочки. Но кому придет в голову в таком отчаянном положении лакомиться даже орехом! Хват не выдержал и душераздирающим голосом воззвал к собратьям:
— Куда попрятались, бессовестные? Пусть подойдет кто-нибудь хотя бы выслушать мою последнюю волю... Мне ни за что не спастись, хочу проститься с вами!
Мыши спрятались поблизости, до них отчетливо доносилось каждое слово Хвата.
— В самом деле! — заговорили они, объятые тревогой. — Мы ведем себя как последние трусы. Какой позор! Надо же выручать парня! Погибает лучший среди нас и храбрейший...
И они гурьбой двинулись на помощь своему предводителю. Первым очутилась у мышеловки Непоседа, которая горестнее всех оплакивала Хвата.
— Жизни не пожалею, только бы спасти тебя, бедняга! — шептала она Хвату, и слезы катились у нее из глаз. — Ты только подскажи, что мне делать? Предупреждали мы тебя, опасная-де штука, да ты разве кого послушаешь! Упрямец ты и своевольник, вот и попал в беду, всем нам на горе!
— Не бойся, как-нибудь выкарабкаюсь! — отвечал Хват. — Скорее умру, чем сдамся людям! Но, если в самом деле мне суждено погибнуть на радость врагам, открою тебе, только одной тебе, великую тайну: во дворе, у большого орехового дерева, под одним из толстых корней, что тянутся к самой дороге, я спрятал в ямке орешки. Возьми их себе!
— Что ты, что ты, милый, до орехов ли мне сейчас?!! — сказала Непоседа, но все же с удовольствием выслушала последнюю полю Хвата и крепко-накрепко запомнила его указания.
К этому времени, осмелев, подошли гурьбой другие мыши и уселись вокруг мышеловки. Каждая выразила свое сочувствие попавшему в беду родичу. Нюх-нюх, словно запевала, причитал в голос самым торжественным образом, другие подтягивали. Поднялся великий мышиный плач. Но Хват попытался утешить своих товарищей следующими словами:
— Говорю вам, братья и сестры, не надо плакать. Я готов погибнуть во славу мышиного народа, но до последнего издыхания не теряю надежды спастись из проклятой темницы.
— Но как? Как вырвать тебя отсюда? Это невозможно! — воскликнула Непоседа.
— Если не придумаем ничего лучшего, я перегрызу деревянный пол западни, — заявил Хват. — Да вот беда, никак не захватишь его зубами.
Мыши погрузились в горестное раздумье. Одни молились мышиному богу, прося его спасти смелого Хвата. Другие пытались перегрызть проволоку, но только поранили себе мордочки.
Рассвело. Волей-неволей надо было расходиться по норкам. Мышиные сердца разрывались от скорби. Как покинуть Хвата — одного, без утешения и дружеского сочувствия!
Как раз в это время подбежала Вострушка и, не раздумывая долго, осыпала Хвата упреками и бранью.
— Поделом тебе! Думал даром сойдет, что давеча утащил у меня орешек и сгрыз его тайком. Вот и не пошло впрок чужое добро! Слава богу, хоть он отомстил за меня! А ну-ка, попробуй теперь ныбраться из западни, если в самом деле такой герой! — злорадствовала Вострушка.
— Вот как! — закричал разъяренный Хват. — Ты воображаешь, что я всю жизнь просижу в проклятой коробке? Ни за что на свете! Несдобровать тебе, когда выйду на свободу! Увидишь сама, какой Хват! Я развею по ветру твою негодную шерстку! Радуешься, что я попал в беду? А ну, погоди, я тебе покажу!
Непоседа не выдержала, стукнула Вострушку по голове и закричала:
— Как ты смеешь? Хват не первая встречная мышь, чтоб зря его оскорблять! Да и не время сейчас сводить счеты, даже если он тебя когда-нибудь обидел. Убирайся отсюда, дрянь!
Остальные мыши поддержали Непоседу. Вострушку прогнали. Совещание продолжалось. Что предпринять? Как вызволить Хвата?
— Братья! — промолвил Куцый. — Братья! Я нашел чудесный исход! Лучшего не придумать. Если вы примете мое предложение, перейдем немедленно к делу, но, если мой способ окажется негодным, побейте меня камнями.
— Говори! Если в самом деле придумал что-нибудь путное, мы готовы помочь! — хором отозвались мыши.
— Вот что я предлагаю, — продолжал ободренный сочувствием родичей Куцый. — Надо подальше утащить эту страшную штуку, которую нам на погибель установила здесь человеческая рука — будь она проклята! В ней томится дорогой наш брат и друг, прославленный Хват. Давайте разом навалимся на нее, утащим в подполье, а затем разобьем в щепы, чтобы и следа от нее не осталось. Главное, если эта штука уцелеет, Хват будет не последней ее жертвой, много еще неразумных наших сестер и братьев попадется на приманку, и все они погибнут.
— Правильно!
— Молодец, Куцый!
— Прекрасная мысль! — грянули мыши.
Хват приободрился, забегал по мышеловке и стал еще неистовее кидаться на стенки и грызть проволоку.
— За дело, братья! Нельзя терять ни минуты, скоро проснутся люди, и тогда Хвату несдобровать...
Мыши дружно впряглись в мышеловку. Озорник вцепился в нее зубами, Нюх-нюх ухватился за хвост Озорника, за Озорника — Куцый, за Куцого — Непоседа, и так все до единой, точно многоголовая упряжка буйволов, с натугой поволокли огромную клетку.
— А ну, ребята, навались! Господи, помоги! — подбадривал товарищей Хват.
— Ой, сдвинулась!
— Пошла, пошла!... — кричали мыши.
И действительно: мышеловка сдвинулась с места.
Подтянув ее на вершок, мыши повеселели.
— Соберемся с силами, увидите, как пойдет у нас дело, — подбадривал Куцый собратьев.
— Не бойся, брат, да умрет Нюх-нюх, если выдаст тебя врагу! — утешал Нюх-нюх Хвата, когда мыши остановились передохнуть.
— Славно придумал Куцый! — удивлялись мыши.
Куцый горделиво пошевеливал усиками.
— А вы думали, в голове у меня не мозги, а мякина? Нет, братцы, я своим умом живу, — говорил Куцый товарищам. — Недаром пришлось мне побывать в стольких передрягах! И куда только меня не заносило, а вот жив остался. Где бы, вы думаете, потерял я хвост? Вот в такой же штуке, как эта, только моя была по-другому устроена. Хвоста я лишился, зато голову унес целехонькой. С тех пор как попадется мне этакая штука, ни за что не притронусь, за версту обхожу. Стоит ли головой рисковать? Я же не сумасшедший! Хочешь есть, так уж лучше полезай в ларь или в корзину, доверху набитую орехами. Неужели умно погибать, подобно Хвату, из-за одного орехового ядрышка.
— Если я поступил не очень разумно, так во всяком случае по-молодецки, — возразил Хват. — Впрочем, что вы можете еще сказать в свое оправдание? У героя сердце совсем другое, чем у обыкновенной мыши. А вы — разве вы герои? Когда западня захлопнулась, вы все до единого струсили, даже вообразили, будто она на вас кинется... Я же, в отличие от вас, боролся, кипел, грыз проволоку... То-то же!
Уже светало, когда мыши, изнемогая от усталости, дотащили мышеловку до щели, через которую они совершали разбойничьи набеги на шкаф. Но здесь перед ними встало неожиданное препятствие: щель-то была узенькая, мышеловке никак не пройти.
Мыши сопели, кряхтели, ободряли друг дружку пронзительным писком, ничего не помогало — не проходит мышеловка в щель, да и только!
IV
Священник отслужил в тот день обедню раньше обычного, часам к одиннадцати народ уже начал расходиться.
В церковь на этот раз пошли только Эстате и его невестка Сопио. Ефемия осталась дома, готовясь по обыкновению к приему гостей — без званого обеда Эстате никогда не справлял праздника.
Ефемия уже успела закончить все свои дела, даже достала вино из квеври и разлила его по кувшинам, когда на дороге показался Эстате в окружении приглашенных на праздничный обед друзей.
Впереди, опираясь на самшитовую палку, шагал отец Максиме, старик с румяным лицом и длинной, по грудь, седой бородой. Он весело беседовал о чем-то с Эстате. Следом за ними шли дьякон, учитель Спиридон и отставной капитан Михаил, герой русско-турецкой кампании; последние годы капитан безвыездно проживал в своей усадьбе, предаваясь сладостным воспоминаниям о боевом прошлом: рассказами о совершенных когда-то подвигах он частенько занимал в часы досуга односельчан... Шествие замыкали несколько крестьян.
Увидав приближавшихся гостей, Ефемия поспешно накрыла скатертью деревянную тахту, разложила на ней хлеба, поставила посредине тахты блюдо, на котором, задрав ножки, покоилась только что сваренная курица, от нее еще валил пар; расположила строем бутылки, подала всякие закуски, и как раз в эту минуту гости стали подниматься на балкон, громко топая ногами, чтобы стряхнуть приставший к сапогам снег и липкую грязь.
Ефемия поспешила навстречу.
— Пожалуйте, господа, пожалуйте... Не трудитесь, неважно, — приветствовала она гостей.
— Поздравляем с праздником! Дай вам бог справлять его еще много-много лет вместе с детьми и мужем...
— Благодарю вас, желаю и вам того же, — обменялись поздравлениями гости и хозяйка.
— Ну как, Ефемия, все готово? — осведомился дядюшка Эстате. — Мы здорово проголодались. Вот и отец Максиме всегда проповедует, что хлеб и вино сотворены на радость человеку, — заключил, посмеиваясь, Эстате.
— Да, слава богу, готово, — ответила Ефемия.
— Воистину на радость, — подтвердил отец Максиме, гости его дружно поддержали.
Эстате всех торопил, и гости тотчас же расселись вокруг тахты, кто на стульях, кто, поджав ноги, на мутаках.
Выпили по рюмке. Провозгласили тамадой Эстате, во-первых, как признанного оратора, во-вторых, как хозяина дома. Эстате долго отнекивался, но в конце концов взял на себя руководство пиром.
Гости и хозяева принялись за еду. После первого же тоста дядя Эстате затянул «Мравалжамиер»...
Что же делали в это время мыши?
Они продолжали, не щадя сил, тянуть мышеловку, но в их сердцах клокотало возмущение: «Мы плачем и надрываемся, а они поют — разве это справедливо?» К тому же мышей раздражали доносившиеся из комнаты шум, топот и соблазнительные запахи.
Шкаф, как уже было упомянуто, стоял у самого изголовья тахты, так что Эстате иной раз стукался головой о дверцу.
И гости и хозяин уже были навеселе.
— Ефемия! — сказал вдруг дядюшка Эстате. — Там, в шкафу, творится что-то неладное... Слышишь, какая поднялась возня?
— Ох, горе мне! — восклинула она, приложив от удивления два пальца к губам. — Захлопоталась я и совсем забыла о мышеловке... Верно, мышь попалась...
Ефемия направилась к шкафу.
— Да там такая возня, — возразил Эстате, — словно не одна, а добрая сотня их попалась в мышеловку.
— Мне давно уже чудится какой-то шум, да никто не обратил на него внимания, — заметил учитель.
— Верно, верно! — подтвердили остальные гости.
Ефемия приоткрыла дверцу шкафа, сунула руку внутрь, схватила мышеловку и приподняла ее, но, поскольку в шкафу было темно, разглядела только одну метавшуюся в западне мышь. Когда же мышеловка предстала перед очами всего общества при ярком дневном свете, оказалось, — о чудо! — что с нее свешивается целая гирлянда серых зверюшек. Были тут и Озорник, и Нюх-нюх, и Косой, и Непоседа, и Куцый, и множество других.
Гости, разинув рты, застыли со стаканами в руках.
Пока мыши были озабочены спасением своего предводителя, они крепко держались друг за дружку, но, сообразив, что теперь уже не приходится рассчитывать на счастливый исход, сразу разжали лапки и челюсти, живая гирлянда распалась, и они, кроме Хвата, кинулись кто куда...
Озорник прыгнул священнику на колени; Максиме взрогнул, вино пролилось, он успел только крикнуть вдогонку ускользнувшей мыши: «Да будь ты проклята!»
Куцый мелькнул в волосах учителя и скрылся.
Непоседа очутился на груди капитана. Старый вояка выхватил по привычке шашку, чтобы сокрушить врага, но его уже и след простыл.
Нюх-нюх попал в тарелку, стоявшую перед старшиной, и ошпарил лапки.
Косой ткнулся прямо в морду кота, которого сельский глашатай Сосия в эту минуту потчевал начисто обглоданной косточкой. Мяука при виде мыши и ухом не повел: его-де это не касается...
Поднялся переполох.
— Да будьте вы прокляты!
— Накажи вас бог!
— Да что ж это такое?! — слышалось со всех сторон.
Настроение было испорчено — какая уж тут пирушка!
Правда, гости продолжали шутить, но были слегка обижены: смеются над нами, что ли?
В конце концов мыши попрятались по темным углам и закоулкам, налицо оставался один Хват, и люди решили выместить на нем свою досаду. Заколоть его, и делу конец!
Послали за шилом. Больше всех злилась Ефемия.
Хват замер в мышеловке и только исподлобья поглядывал на людей. Он уже не сомневался в том, что пробил последний его час.
— Ах ты, разбойник! — гневно выпучив глаза, кричал капитан.
Итак, с общего согласия, было решено пронзить Хвата шилом и таким способом предать смерти прославленного героя мышиного царства, а сам он едва держался на ногах в ожидании страшного конца, сердце его сжималось в смертельной тоске.
Но в эту страшную минуту за Хвата неожиданно вступился дядюшка Эстате.
— Нет, господа, властью, принадлежащей мне, как тамаде, я ради великого праздника отпускаю на волю этого мышонка. Да и мышонок-то, видимо, какой-то особенный, раз он вызвал столь горячее сочувствие своих собратьев. Вы же сами видели, как они старались спасти его! Давайте же освободим его, кто ради праздника, а кто из уважения ко мне.
Ничего не поделаешь! Гости поневоле согласились.
Ефемия выпустила Хвата прямо на снег: «Авось, хоть на морозе околеет», — подумала она. Хват бежал, что есть мочи, подымая лапками снежную пыль. Вот, наконец, и амбар. Хват юркнул в щель... О, как был он счастлив! Сколько чего расскажет товарищам, сколько чего присочинит!
Гости удивлялись: вот, оказывается, на что способны даже мыши! Жалеют друг друга, сочувствуют друг другу в беде!
Учитель, пустившись в пространные объяснения, стал приводить примеры из жизни животных и птиц.
И снова все развеселились. Эстате продолжал провозглашать здравицы, а мыши в это время усердно разыскивали друг друга.
Гости разошлись к вечеру, и только тогда начался мышиный пир. Загремел барабан, заиграла зурна, зазвенела песня, мыши ударили и бубен и пустились в пляс. Хвата долго качали, подбрасывая высоко в воздух.
Герой торжествовал победу. Распевая баяти, он гордо поглядывал на своих собратьев.
1908
■
