Важа ПШАВЕЛА
Корни ● Лес плакал ● Свадьба соек ● Как появились на свет совы
Одряхлевший осел ● Поучительные рассказы старого вруна ● Гриф
Рассказ косулёнка (Рассказ маленькой лани) ● Мышеловка ● Смерть Баграта Захарыча
Одряхлевший осел
(Старинная история)
По изданию: Важа-Пшавела. Избранная проза. Тбилиси: Мерани, 1985.
Перевод Ф. Твалтвадзе и В. Орджоникидзе
I
Осел состарился. Невыгодно стало хозяину держать его дольше у себя. Глаза у осла
ввалились, уши поистерлись, спина вся облезла. Одни высохшие кости, обтянутые
сухой, дубленой, сморщившейся кожей, выступали наружу. Сколько ударов и плетью и
палкой сыпалось на его несчастную голову, сколько злобных понуканий сопровождало
их! «Айт, проклятый, шевели своими подлыми ногами!»
Много непосильного труда пришлось ему выдержать. В боках стреляло, он едва передвигал ноги, ныла натруженная спина.
Осел стоял во дворе, понурив голову, и думал о своей горькой доле. Он чувствовал, что силы покидают его, что хозяину нет от него никакой пользы и тот уже не станет смотреть за ним, как прежде.
О том же думал хозяин осла: «Что мне делать с этой проклятой скотиной, — и себя уже он не окупит и продать его некому! Долго он мне служил, что и говорить, но все же придется отвести его подальше в поле и там отпустить на волю. Зверь задерет его, по крайней мере, хоть кому-нибудь да будет от него польза! У меня нет ни сена, ни соломы, чтобы прокормить его. Можно было бы пристрелить его из ружья, да жаль дроби и пороха! Нет, лучше отпущу его на волю!»
Так он и поступил. Обмотал вокруг шеи осла гибкую лозинку и повел его в поле. Осел и хозяин шли медленно, потому что ослу было трудно идти.
— Куда это ты ведешь меня, хозяин, хоть бы оседлал меня, по крайней мере, ведь трудно будет тащить вьюки на голой спине, — заговорил осел, когда они вышли за село в открытое поле.
— Пастись веду тебя, мой конек, пастись на луг, — ответил хозяин.
— Ох, и горе же мне! — молвил осел. — Где я найду траву под таким снегом, спаси тебя господи! Нет, вероятно, у тебя на уме совсем другое. Просто надоел я тебе, стар стал, и работа мне больше не под силу, вот ты и разлюбил меня. Двадцать лет я был твоим верным рабом, трудился на тебя без устали. Потерпел бы ты, милый человек, еще недельки две, не выгонял бы меня! Ведь я так плох, в чем только душа держится, вот-вот свернусь, и конец мне!
— Твоя правда, — отвечал хозяин. — Я виноват перед тобой. Но что мне делать, как тут быть? Ведь я должен поскорее купить другого осла, а разве обоих вас прокормишь?! Я рассудил иначе — отпущу сейчас тебя на волю, и тебе не надо будет больше трудиться, а земля пока не так уж скупа, чтобы пожалеть для тебя пучка сухой травы хотя бы в самом заснеженном поле. Походишь, погуляешь и, глядь, прокормился сам. Я, конечно, очень жалею, что так получилось, но делать нечего! Разве я не помню, как ты, не щадя сил, трудился на меня и на мою семью, но я перебрал в уме все, и не мог придумать ничего лучшего. Не мог же я в самом деле пристрелить тебя!
— Эх, не заслужил я такой участи, хозяин, да что же мне тебе говорить. Слава создателю, что он сотворил нас, ослов, такими и определил нам такую долю. Конечно, было бы лучше, если бы ты захватил с собой ружье и сразу, тут же, прикончил меня. Все равно ничто не спасет меня от волчьей пасти, а пуля меня сразу прикончит. Труп же мой, — не все ли равно, кто растерзает его — вороны или галки?!
Вечерело, когда хозяин довел осла до межи на самой середине далекого пустынного поля. Он снял с его шеи лозиную петлю.
— Прощай, мой терпеливый осел, безобидный и бессловесный! Молю бога, чтобы тебе хорошо жилось без меня, чтобы ни раны, ни холод, ни голод, ни жажда отныне не тревожили тебя! — произнес хозяин, собираясь домой.
— Значит, ты не передумал и покидаешь меня здесь, мой хозяин? Что ж, тогда прощай! Дай тебе бог найти себе осла вдвое сильнее меня, чтобы он мог таскать вьюки вдвое тяжелее, а ел бы вчетверо меньше. С ним, вероятно, не случится того, что происходит со мной, — грустно молвил осел и отвернулся от хозяина, чтобы больше не видеть его. Крупные слезы ручьем полились из его глаз, колени подкосились, и он тут же опустился прямо в снег.
Скрылся хозяин осла. Холодный ветер взметнул с наста поземку, играя ею в воздухе. Осел, покинутый на волю божью, остался один под высоким холодным небом, среди огромного снежного поля. По широкому простору металась поземка, ветер сгребал снег, громоздя его буграми в разных местах. Где уж тут было ослу искать сухие пучки травы, о которых говорил ему хозяин! Лежа на одном месте, осел печально обводил взглядом пустынное поле, не видя нигде никаких следов растительности. Редкими точечками торчали в отдалении кустики колючек.
Совсем стемнело. Ветер сердито выл и, крутя, переносил вороха снега с одного места на другое, наметая их сугробами. Осел ждал смерти: больше ему нечего было ждать на этом свете. Он только просил бога поскорее забрать его к себе. Где-то вдали гнусно и протяжно завыл волк. Спустя немного вой донесся с другой стороны, потом с третьей, наконец стал надвигаться со всех сторон.
«Поскорее бы уж приходили, — думал осел. — Ведь все равно они съедят меня».
И перед ним стала проходить вся его жизнь.
«Неужели для того я мучился всю жизнь, надрывался, старался изо всех сил, чтобы теперь умереть в муках, — думал осел. — За что же я должен благодарить создателя?— и он скорбно опустил голову. — Пусть уж скорее приходят эти волки».
А волки, эти «рыцари в серых чохах», даже и не подозревали, что в поле валяется одинокий беспризорный осел, а то они не заставили бы себя долго ждать. Они трусили по снежному полю, готовые с голоду даже голый камень принять за живое существо, и кидались, чтобы сожрать его. Уж конечно, не стали бы они приберегать осла на утренний завтрак.
Какой-то шум, напоминавший стук копыт по насту, стал приближаться к ослу. Он решил, что враг уже поблизости и, чтобы не видеть того, кто должен растерзать его, осел закрыл глаза и еще ниже опустил голову, зарываясь ею в снег.
— Здравствуй, дружище, кто ты такой и как ты очутился здесь в эту пору? — услышал он над собой чей-то спокойный голос.
Осел сначала решил не отзываться, но, рассудив, что этот голос не может принадлежать волку, он поднял голову и увидел над собой оленя. Гордо откинув назад свою красивую голову, увенчанную ветвистыми рогами, тот глядел на осла своими огромными сияющими глазами. У оленя были такие раскидистые рога, что, казалось, старый дуб стоял у него на голове. Его сопровождали два товарища.
— Я осел, мои дорогие, — отозвался осел, убедившись, что им можно довериться.
— Что ты здесь делаешь, бедняжка? — повторил олень. — Что тебя погнало в открытое поле в такую стужу, ведь ты не привык к ней. Нам и то приходится трудновато в эту пору, хотя мы родились и выросли в лесу.
— Что поделаешь, друг, хозяин отказался от меня. Пока я был здоров и силен, он заставлял меня работать, а теперь, когда я одряхлел и обессилел, он выгнал меня в это поле, — сказал осел со вздохом.
— Это и не удивительно, брат. Наше счастье в том, что мы не принадлежим людям, не смотрим им в глаза, а от рождения предоставлены самим себе. Мы привыкли к этому, и нам не трудно жить. А ты не привычен, ты не выдержишь такой жизни... Вот он каков человек! Мы-то хорошо знаем его породу, хотя и живем в лесу и зовемся лесными зверями. Поверь, что даже вон те, что сзывают сейчас друг друга, собираясь на добычу, даже они не так коварны, как человек, — прислушиваясь к волчьему вою, продолжал олень. — Разве мы сделали человеку какое-нибудь зло, отняли у него что-нибудь? Почему он так безжалостно преследует нас? Вот и сейчас мы спешим к себе домой, убегая от него. Вставай же, идем с нами, поживешь у нас. Мы тебе поможем, — предложил олень.
— Не смогу я пойти с вами, мои милые, ведь я едва волочу ноги,
— Возможно, ты не доверяешь нам? Разве ты не знаешь, что мы с тобой в родстве, правда, очень отдаленном? Да и не будь этого, мир не помнит, чтобы когда-нибудь наш род враждовал с вашим. Мы все сделаем для тебя. Будь ты человеком, пусть даже умирающим, коченеющим от мороза, мы бы и не взглянули на тебя, не подошли бы к тебе близко, даже если бы могли помочь тебе. Но ты наш брат, вставай и идем! Живи с нами. Иначе ты погибнешь здесь,
— Я вам верю, друзья, но я и впрямь очень плох, еле двигаю ногами, поясницу ломит, в боках колет, — ответил осел. — Одни кости да кожа, вот и все, что от меня осталось...
— Не бойся. К чему мне мои рога, если я не смогу понести тебя на них! Поднимайся скорее, того и гляди застигнут нас волки. Торопись! — Осел с трудом поднялся.
Олень вытянул вперед свою могучую шею и взвалил осла к себе на рога.
— Двинулись, да поскорее, — сказал он товарищам, — следуйте за мной!
И, сделав легкий прыжок, сильное животное, как ветер пушинку, подхватило осла, и все устремились вперед.
— Ты легче моих рогов, — сказал олень ослу, когда они миновали часть пути.
— Чему тут удивляться, милок, ведь от меня ничего не осталось, одни кости да кожа! — отвечал осел, покойно возлежа на оленьих рогах.
Олени спешили уйти в горы, в большой дремучий лес. Туда они несли и осла. Трудно было простым глазом уследить за их стремительным бегом по обширному простору равнины.
II
Не прошло и получаса, как безмятежно возлежавший на оленьих рогах осел был уже в дремучей лесной чаще. Он свободно вздохнул. Предчувствие чего-то хорошего охватило его, сердце подсказывало: «Здесь ты не умрешь!» Олени стали взбираться на гору. Они шли по гребню горного отрога, грудью расчищая путь в снегу. В лесу стояли огромные деревья небывалой высоты. Ослу очень захотелось есть. Он подумал о том, что неплохо было бы ему пощипать молодые ветки.
— Отдохнем немного, братья, меня одолевает голод, — сказал он, — может быть, мне удастся раздобыть здесь какую-нибудь еду.
— Очень хорошо, — ответил олень, — тут совсем не опасно, да и пищи вдоволь.
В чаще стояла полная тишина. Большой черный лес настороженно замер, как бы прислушиваясь к тому, что происходило на небе и на земле.
Олень опустил осла.
— Эх, и могучие же, друг, у тебя плечи, раз я для тебя не тяжелее мухи, — заметил осел. — Дал бы мне господь силы отплатить тебе за твою доброту. Было время, и я не был так уж плох. Ой, ой, как ломит поясница! — И несчастный по уши провалился в снег.
— Ну, ну, дай тебе бог выжить. А я и не жду от тебя никакой платы. Разве для того тащил я тебя, чтобы рассчитывать потом на награду? Нет, брат, мне сердце подсказало помочь тебе в беде, вот я и помогаю. А как же иначе?
Олени разбрелись в поисках пищи. Высокий олень наломал рогами молодых веток бука и граба, и осел, словно мельница, стал перемалывать самые нежные ветки, шумно хрустя, и хруст этот разносился далеко вокруг. Олень нашел несколько кустов ежевики, расчистил их от снега и подозвал своего нового друга. Осел вкусно поел и немного пришел в себя, набрался сил. Вдобавок еще олень принес охапку снятого с дерева мха и, разбросав его перед ослом, сказал:
— Полакомься, брат, мы, олени, очень любим этот мох, почти всю зиму едим его и набираемся жиру.
— И я не откажусь, съем за ваше здоровье; должно быть, это очень вкусно! — сказал осел и тут же принялся уплетать мох.
Олени тоже тянулись за мхом, сдирая его с веток деревьев, и ели его с удовольствием, точно зеленую летнюю траву.
Когда все наелись, да и заря блеснула первым лучом, олени решили продолжать путь. На этот раз вызвался помочь ослу второй олень, но это предложение было тотчас отвергнуто его товарищами.
— Твои рога слишком отполированы, и ослу будет неудобно на них лежать, — заметили товарищи. Сам же осел изъявил желание идти пешком.
Впереди пошли олени. Они расчищали дорогу от снега, а осел трусил за ними. Но он скоро устал, и первому оленю опять пришлось взять его на рога.
К рассвету они достигли основания высокой горы. Здесь стояла такая тишина, что даже стук дятла не нарушал ее. Огромные деревья упирались вершинами в поднебесье и снизу доверху были покрыты мхом и повиты омелой. Вокруг, как ограда, стояли большие кусты ежевики. Снег здесь лежал неглубокий — он быстрее таял на такой высоте. Лесной веник и тростники стлались низко, ковром покрывали весь склон горы.
— Черноокий, эй, Черноокий! — стали звать кого-то олени.
— Кто меня зовет? — послышалось в ответ, и из зарослей ежевики, рядом со старой повалившейся чинарой, показался громадный олень. Шерсть его отливала чернотой, а большие шершавые рога словно подпирали небо.
— Это мы, — сказали олени и поспешили к нему навстречу. — Вот мы привели тебе друга, чтобы ты не скучал в одиночестве, — радостно сообщили они. — Мы ведь не так уж часто можем оставаться с тобой, а он будет здесь всегда, этот несчастный, выгнанный своим хозяином осел.
Черноокий обрадовался. Он похвалил оленей за то, что они проявили сердечность и доброту, пожалели несчастного осла и подобрали его.
— Ну, а мы уж тут сами придумаем, как жить дальше, — добавил он.
Черноокий сам был уже немолодым, изрядно отяжелевшим оленем. Он уже не мог носиться в горах с былой легкостью. Олени определили ему этот красивый благодатный уголок в огромном лесу, и сами не срывали здесь ни одного пучка травы. Они паслись на других лужайках, а эти места были отведены для пожилых оленей, так как здесь круглый год и корму было вдоволь и питья. Не было недохватки и в соли.
Олени распрощались и разошлись. С ослом остался один Черноокий.
— Вот, мой друг, все эти места принадлежат только нам. Кушай, сколько тебе хочется, не стесняйся, никто тебе не запретит, — обратился старый олень к ослу. — Захочется тебе лесной метелки или осоки, ежевики или мха, — ешь вволю, всего, всего здесь достаточно.
— Спасибо тебе большое, отец, избави тебя бог от всякого зла и тяжких испытаний. Вижу, что вы ничего для меня не жалеете. Только вот что: дни мои сочтены, и скоро я умру, и хорошо ли это будет, если я стану объедать тебя. Ведь ты еще полон жизни и будешь жить долго. К тому же я не привык к лесу, и вряд ли выдержу эту стужу.
— Не тужи, дружище. Мы поможем и этому твоему горю. А сколько будет тебе лет-то?
— Мне ровно двадцать...
— Что такое двадцать лет, друг мой! Мне вот все восемьдесят, но стоит мне почуять поблизости врага, как и пятилетние олени не опередят меня в беге! — засмеялся олень.
— Что говорить, милый друг, — промолвил осел. — Ваше дело совсем другое. Меня надломила непосильная работа, без отдыха, без срока. Я всю жизнь таскал тяжести и теперь весь разбит. Хозяин навьючивал на меня столько вязанок дров, что из-под них едва виднелись хвост и уши, при этом он еще колотил меня по бокам и ногам палкой и торопил: «Скорее, скорее!» Нет, мне уж ничего не поможет, мой друг!
— Бедняга, ты не думай об этом. Пусть холод не пугает тебя, — успокоил его олень. — Подойди сюда, ложись-ка на мое место.
Осел подошел и, как в люльку, улегся в снег, там, где лежал олень. Он почувствовал такое тепло, словно попал в хорошо натопленную конюшню.
— О-о, в самом деле, как здесь тепло! — воскликнул он. — Но куда же теперь ляжешь ты?
— Я же тебе говорил, что мы найдем выход. Я теперь лягу возле тебя. Устрою себе новую постель. А когда ты почувствуешь, что тебе опять холодно, ты не стесняйся, скажи мне, и тогда перейдешь на мою новую постель, а я лягу на твою, и постель у тебя всегда будет теплая...
Так приятно стало ослу от этих слов, что слезы благодарности выступили на его глазах.
— Господи, помилуй моих спасителей, не дай их в руки человеческие! — бормотал он про себя.
— Найдем средство и против твоей болезни, — продолжал олень. — У нас есть своя покровительница, ты, может, слыхал об этом, она называется Матерью этого места и опекает лесных зверей. Она очень меня любит и обязательно раз в неделю приходит проведать меня и приносит пучок целебной травы. Я поделюсь с тобой этой травой.
Осел слушал внимательно, и слезы радости лились из его глаз.
III
С той поры, как осел поселился с Чернооким, он всегда был сыт, не мерз, спал в согретой оленем постели, но поясницу все еще ломило, и по-прежнему ныли бока и суставы.
Воскресный день выдался погожий, солнечный и теплый.
Сытые друзья, осел и Черноокий, покойно лежали рядом. Что-то зашуршало в листве. Черноокий навострил уши, осел же, низко свесив голову, был погружен в свои думы.
Из-за ежевичного куста тихими, легкими шагами, как призрак, вышла маленькая красивая женщина. Черные распущенные волосы облаками вились вокруг нее. В левой руке она держала пучок травы. Как только Черноокий увидел свою покровительницу, он поднялся с места, потянулся и, высоко закинув голову, уперся своими большими шершавыми рогами в ветви чинары.
Осел продолжал лежать понурив голову. Он ничего не почувствовал и ничего не увидел.
Женщина с лицом, одаренным радостью, приветствовала Черноокого. Олень покорно опустил перед ней голову, и она ласково почесала у него за ушами.
— Как себя чувствуешь, моя гордость? — спросила она оленя. — Вот я принесла тебе траву.
— Хорошо, жизнь моя, матушка родимая, — ответил олень. — Но тревожит меня одна забота.
— Ты, я вижу, нашел себе друга?
— Вот он-то и беспокоит меня. Этого несчастного осла, брошенного хозяином, подобрали в поле наши олени и привели сюда. Он нашел у нас надежное убежище, но смотри, как он избит и истерзан — на нем нет живого места. Сама знаешь, каково жить у людей!
— Да, да несчастное животное. Надо пожалеть, приютить его. Мой Черноокий, как же иначе! — ответила женщина.
— Вставай, дружище, уж не спишь ли ты! Вставай, наша покровительница пришла! — обратился Черноокий к ослу.
Осел с трудом вышел из забытья и, хлопая ушами, поднялся с места. Вид женщины не доставил ему радости — ведь у нее было человеческое лицо, а он, бедняга, не мог без дрожи вспоминать о людях. Он стоял понурив голову.
— Ты что так недружелюбно взглянул на меня? Не бойся, я не оседлаю и не навьючу тебя, — успокоила его покровительница зверей.
— А теперь я молю тебя о том, наша обожаемая покровительница, чтобы ты разрешила мне уделить бедняге немного целебной травы. Пусть мне останется меньше, лишь бы он набрался сил и окреп.
— Очень хорошо, — молвила маленькая женщина, — вот вам, поделите между собой, а завтра я снова вас навещу и захвачу с собой побольше. Надо поддержать его, теперь он член нашей семьи, и я даже обязана ему покровительствовать.
Она рассыпала траву перед обоими, а сама присела и заплакала.
— Что с тобой, моя любимая, отчего ты плачешь? — воскликнул олень, у которого трава застряла в горле, когда он увидел слезы на лице у женщины.
— Я не смогла сразу сказать тебе, Черноокий, хотела даже скрыть от тебя это, но все равно, рано или поздно ты сам узнаешь: нашего Лагу-Вольного убили вчера охотники.
Черноокий тоже заплакал и перестал жевать траву.
— Что случилось, кто этот Вольный? — спросил осел.
— Тот самый друг мой, что на рогах принес тебя к нам, его убили, — сказал Черноокий.
Осел не смог сдержать рыданий. Он покачивался на своих изуродованных ногах и горько причитал: «Горе мне, брат май, горе мне! Ты вернул мне жизнь, ты воскресил меня!..»
Маленькая женщина простилась и ушла. Долго еще причитали осел и Черноокий, оплакивая Вольного. До вечера они не прикасались к пище. Даже целебная трава, принесенная Покровительницей, сохла, оставаясь нетронутой. Олень проклинал род человеческий за его бессердечность. Он рассказал ослу и о своей жизни, показывая ему рубцы от множества ран.
К вечеру друзья немного успокоились и подкрепились. Как только осел отведал целебной травы, он сразу преобразился. Все болячки и язвы как рукой сняло, мышцы окрепли, шерсть стала гуще, осла точно подменили. Безграничная радость охватила его.
IV
Покровительница зверей до весны носила им целебную траву — «траву обновления». Осел прибавил в весе и стал намного крупнее. Он носился по окрестностям вместе с оленями; держался как олень и почти стал забывать о том, что он осел. Он и Черноокий крепко подружились. Часто, наевшись сочной зеленой травы и нализавшись соли, они дружески ластились друг к другу.
Пришла весна. Кругом стало зелено, прибавилось корма. Мать-земля щедро одаряла всех. Осел, довольный своей судьбой, изредка вспоминал свое прошлое, и дрожь пронизывала его при этом. Он вспоминал Вольного, который спас его и вынес на своих рогах, и тогда слезы навертывались ему на глаза.
Стал задумываться он и о судьбе других ослов, томящихся в неволе, в руках человека, и мысль о том, как бы спасти их и вырвать из неволи, все чаще приходила ему в голову. Но он никак не мог осуществить эту мечту: спуститься в долину было опасно, он боялся опять попасть в руки человека, а писать он не умел, чтобы хоть в письме объяснить другим ослам, как они глупы. Так он мучился, находясь меж двух огней.
Настало лето. У осла прошла пора линьки, и теперь вся шерсть его переливала оленьими красками. Только в тех местах, где жестким арчаком и палочными ударами у него была стерта шкура, выросла седая шерсть, и это очень шло ему. Однако на одном бедре у него осталось тавро в виде буквы «С» — начальной буквы имени его прежнего владельца — Соломана. Тавро это покрылось красноватой шерстью, и не было никакой надежды, что ему удастся хоть когда-нибудь избавиться от этого ненавистного знака. Так и разгуливал осел с этим знаком по лесам и кручам. Иной раз находило на него прежнее, и он принимался реветь по-ослиному, но, если поблизости случался Черноокий, он тотчас останавливал осла и говорил:
— Что за непонятная страсть у тебя — самому призывать врага, вот, дескать, я здесь, иди — убей меня!
— А почему олени трубят осенью? — вызывающе спрашивал осел.
— Страсть ослепляет нас и затмевает наш разум, друг мой, — отвечал олень.
— Так ведь и я не кладезь разума. Видишь, как я раздобрел; в собственной шкуре еле помещаюсь, и мне теперь тоже хочется петь, — с самодовольным видом пояснил осел, и оба они принимались хохотать.
Однажды такое развлечение чуть не стоило им жизни. Осел стоял на круче, овеваемый вечерним ветерком. Вдруг ему захотелось взреветь, что он и не замедлил сделать. А в это время внизу находились крестьяне и навьючивали своих осликов дровами. Услышав ослиный рев, они сразу устремились на этот звук, чтобы узнать, чей осел бродит в лесу без хозяина. Но услышав шум, осел мигом сорвался с места и скрылся. Убегая, он успел разглядеть среди крестьян и своего бывшего хозяина. Крестьяне же решили, что осел, вероятно, в лесу с хозяином, и ушли своей дорогой.
V
И все же он не избежал беды. Пошел слух, что в лесу появилась дикая лошадь на ослиных ногах. Слух этот дошел до царя. Царь созвал войско и приказал своим визирям: протянуть повсюду веревки! Он выслал в лес множество арканщиков и велел им или поймать дикую лошадь и доставить ее живой, или же не попадаться больше ему на глаза.
Люди окружили место, где они чаще всего замечали следы диковинной лошади. В лесу устроили облаву.
После долгих усилий царским слугам удалось заарканить осла. И тут же один из крестьян заметил: «Глядите-ка, до чего он похож на осла нашего односельчанина Соломана!»
Черноокий сумел уйти от погони, чем охотники были немало огорчены.
А «дикую лошадь» доставили царю. Бедный осел проклинал свою злую судьбу, но делать было нечего, и он покорился ей. Царь, увидев коня, очень обрадовался. В тот же день он велел своим лучшим наездникам оседлать его и объездить.
Осел вел себя так, как будто ему никогда не приходилось ходить под седлом: он становился на дыбы, фыркал и лягался. А седока так и вовсе не подпускал к себе. Пришлось связать ему ноги, и только после этого царский слуга решился сесть на него. Осел в душе смеялся над ними: «Эх, и безмозглые! Будто я и впрямь не видел никогда седла!»
Царь был очень доволен, что так легко удалось объездить его Пегаса. Он обрадовался еще больше, когда ему сообщили, что рядом с этим конем был замечен великолепный олень, и решил ехать на охоту в те места на вновь объезженном коне.
И вот в назначенный день царь со свитой, с соколами и гончими направился в лес. Были спущены собаки, по лесу рассеялись загонщики. Царь на своей дикой лошади укрылся в засаде. Прошло немного времени, как в дремучей чаще собаки подняли лай. Гул пронесся по лесу, и царь увидел громадного оленя, несущегося прямо на него. Осел узнал своего друга и решил спасти его. Между тем олень в страхе уже не видел ничего. Ужас отражался в его широко раскрытых глазах. Казалось, уже нет спасения. Царь натянул лук и вот-вот должен был спустить стрелу. Но вдруг осел прыгнул в сторону, и стрела пролетела мимо Черноокого. Царь разгневался. Олень ушел от него. Соскочив на землю, царь обнажил меч. Он хотел вспороть ослу живот, но овладел собой. «Конь еще неопытен, — подумал он, — больше этого не повторится». Однако он приказал своим людям хорошенько отстегать «быстроногого», чтобы «образумить» его. Осла стегали так сильно, что от боли ему несколько раз хотелось зареветь, но он сдерживался, боясь выдать себя, чтобы его опять не превратили в обычного вьючного осла.
Вернувшись домой, царь велел три дня не давать Пегасу корма. Осел и это испытание выдержал с честью. Его утешала мысль, что он спас друга.
VI
В той стране царь издал приказ: коли будет замечено, что кто-нибудь мучит домашних животных непосильной работой, нагружает их непомерной тяжестью или истязает побоями, то в наказание привязать такого человека к хвосту царского коня, чтобы тот поволок его по полю.
К этому времени царские слуги задержали одного погонщика, который навьючил на своего осла такое количество дров, что тот свалился под их тяжестью и не мог подняться, сколько ни колотил его погонщик палкой по голове и по губам. Осел несколько раз пытался встать, но со стоном и ревом валился вновь. Хозяина осла тотчас же задержали и привели к царю. Царь велел этого неисправимого упрямца привязать к хвосту коня. Царский дворец стоял у большой реки, берег которой был усеян валунами. Как раз по этому берегу и решили пустить коня с привязанным к хвосту преступником.
Вывели из конюшни осла. Он был так откормлен, что в нетерпении таращил глаза и бил копытами о землю. Преступник посмотрел на царского коня, потом перевел взгляд на его бедро и в изумлении начал креститься. Никто не мог понять причины его удивления. Все подумали, что он крестится перед смертью и просит бога принять его душу в царствие небесное. Откуда им было знать, что хозяин узнал своего осла и увидел на нем свое тавро. Тем временем его привязали к хвосту «дикой лошади» и пустили в поле.
— Ах, мой конь, мой любимый осел, неужели ты не пощадишь меня и предашь ужасной смерти! — тихо шепнул Соломан своему старому знакомому.
— Я не такой бессовестный, как ты, — ответил осел и двинулся медленной рысцой, так что его хозяин даже не поцарапал себе лица.
Подойдя к реке, осел взял в сторону, прыгнул прямо в бурные волны и поплыл по течению. Соломан, ухватившись за хвост осла, так легко держался на воде, что даже испытывал некоторое удовольствие.
Когда столица осталась далеко позади, осел выплыл на берег.
— А теперь беги, спасайся, — сказал он хозяину и помог ему высвободиться. — Ступай и, по крайней мере, не мучай больше моего преемника.
— Ох, конь ты мой добрый, — сказал ему Соломан, — разве ты теперь покинешь меня? Ты ведь мой осел. Клянусь тебе богом, что я не буду навьючивать тебя так тяжело, как раньше.
— Ах ты, бессовестный, ты еще смеешь говорить мне о вьюках и тяжестях?.. — гневно проговорил осел и плюнул ему прямо в лицо с такой силой, что Соломан свалился без чувств.
Осел ускакал в лес.
Царь и его визири были сильно удивлены поведением коня. Выслали вдогонку людей, чтобы они, следуя берегом реки, узнали, что сделалось с ним и человеком, привязанным к его хвосту.
И вот те нашли преступника, валявшегося без сознания на берегу реки, а коня и след простыл. Кое-как привели в чувство Соломана, и он предстал перед царем.
По дороге ослиный плевок превратился на его лице в отвратительную гноящуюся рану. Соломан, как на духу, во всех подробностях рассказал царю историю с ослом и о том, почему он стал креститься, когда из царской конюшни вывели коня. Он объяснил, что осел плюнул ему в лицо, и плевок этот превратился в рану. Эта гноящаяся рана так и осталась на лице Соломана на всю жизнь, ее не смогли залечить никакими лекарствами.
Царь помиловал хозяина осла. Потом были созваны все книжники, маги и мудрецы, дабы они объяснили, что означает вся эта история. Следовало дать ответы на следующие вопросы:
1) Как случилось, что старый осел, брошенный хозяином в зимнюю стужу в открытом поле, уцелел и попал к оленям?
2) Как он спасся зимою от холода и как ушел с оленями?
3) Откуда осел набрался сил и почему стал походить на оленя или дикого коня; почему он так раздобрел?
4) Как случилось, что осел казался всем настоящим конем, и даже царь не заметил, что это простой, одичавший в лесу осел?
5) Почему осел сжалился над своим прежним хозяином, хотя испытал от него много дурного?
6) Почему плевок осла превратился в неизлечимую рану?
Со всех концов мира собрались мудрецы и ученые мужи. Изучали, исследовали это дело, но так и не смогли ничего понять. Тогда они заключили, что история эта знаменует приближение конца света, что со дня на день следует ждать всемирного потопа.
Весь мир оповестили они об этом и со скорбью в сердце стали ждать своего конца. Но так и состарились все они и умерли, что не случилось ни потопа, ни светопреставления. Потому-то и дошла до нас эта история.
1893
■
