Важа ПШАВЕЛА
Корни ● Лес плакал ● Свадьба соек ● Как появились на свет совы
Одряхлевший осел ● Поучительные рассказы старого вруна ● Гриф
Рассказ косулёнка (Рассказ маленькой лани) ● Мышеловка ● Смерть Баграта Захарыча
Рассказ маленькой лани
По изданию: Важа-Пшавела. Проза. Драматургия. Статьи. Тбилиси: Заря Востока, 1959.
Перевод Ф. Твалтвадзе и В. Орджоникидзе
I
Маленькая я совсем, а уже сирота. Судьба обделила меня: рано я осиротела; моя красивая шубка в белых крапинках совсем тоненькая, и шерстка на ней коротенькая. Рога и зубы у меня только-только начали прорезываться, и копыта еще не окрепли.
Брожу, неприкаянная. Вот, посмотрите, как я раскровянила себе ножку — это я ушиблась, спускаясь в ущелье к водопою. Сердце болит у меня от горя... болит... Бедная моя мама! Как она ласкала меня, когда была жива, кормила грудью, холила, оберегала от всего. А кто теперь защитит меня, несчастную! С той поры, как я лишилась мамы, меня постоянно томит жажда. Я всасываю губами утреннюю и вечернюю росу, выпадающую на траву, но и это не может утолить моей жажды.
Все страшит и бросает в трепет меня, беззащитную. Брожу бесцельно и каждый день жду смерти... Господи, как много у нас врагов!
Недавно, грустная, вышла я на лужайку... Осмотрелась вокруг. Вдруг слышу какой-то клекот над собой. Взглянула вверх: огромная серая птица с раскрытым клювом, сложив крылья, несется прямо на меня. Я в ужасе кинулась в чащу. А она, противная, не могла удержаться и шлепнулась прямо на то место, где я только что стояла. Дрожь охватывает меня, как вспомню ее изогнутый клюв и острые когти. Она злобно повела вокруг себя желтыми глазами, не нашла меня и, с трудом выдравшись из цепких кустов ежевики, сердито взмыла кверху. А я стояла за деревом и с бьющимся сердцем смотрела на нее одним глазом.
Лес мой милый! Ты один хранишь меня до сих пор, а то давно уже не осталось бы ни одного волоска от моей шубки. Чует мое сердце, что не уйти мне от врагов.
Я ведь ничего не знаю о жизни, всего лишь неделю прожила с мамой. Она учила меня, как отличать друзей от врагов. А теперь кто меня будет учить? На ночь я забираюсь в самые густые заросли, но и там нет покоя от мошек и комаров. Хорошо жилось с мамой, свободно дышалось...
Мы с ней жили на той лесистой горе, что высится меж двух ущелий. Дремучий лес был нам кровом. Мы нарочно выбирали самое глухое место. Мама обычно ложилась на пригорке, а я устраивалась рядышком. С трех сторон нас скрывали деревья, а в четвертую то и дело поглядывала мама. Иногда она настораживалась. И я, бывало, посмотрю на нее и тоже подниму свои маленькие ушки, подражая ей. Раза три нам приходилось слышать необычный шум: он не походил ни на журчание ручья, к которому я привыкла, ни на возню дрозда, ни на стук дятла, ни на треск упавшей с дерева сухой ветки, ни на шорох листьев, тронутых ветерком... И я заметила: стоило только маме услышать этот странный шум, как она вскакивала и тревожно шептала мне: «Дитя мое! Скорее за мной!» И мы пускались наутек, бежали, не щадя сил. Я тогда не знала, не могла понять, — кого так боялась моя мама. О, теперь-то я это знаю хорошо!
Сколько у нас врагов! О человек! Почему ты нисколько не жалеешь меня, маленькую? Почему ты лишаешь меня счастья ходить свободно по прекрасной зеленой траве, спокойно стоять на скале и наслаждаться дуновением вечернего ветерка?
Я не решаюсь покинуть лес. Если случается выйти на опушку, то чувствую, что от страха дни мои становятся короче. Мне всегда приходится быть настороже, я озираюсь по сторонам, прячусь за деревья, скалы или стою в густых зарослях, и даже траву я пощипываю, замирая от страха!..
Чем же я провинилась перед тобой, человек? Чем, скажи? Или в чем виновата перед тобой моя бедная мать? Разве она отняла у тебя питье или пищу? За что ты убил ее и оставил меня сиротой беззащитной?
О люди! Вы ловкие и сильные, и нет у вас никакой жалости к нам! Вы не понимаете, что и мы любим свободу, вы не чувствуете своими безжалостными сердцами, что и мы любим жизнь, природу, шорох листьев, шелест трав, журчание ручьев, которое я всегда слушаю затаив дыхание, что и мы любим резвиться вместе с другими лесными зверями.
Ты же, человек, с налившимися кровью глазами, ожесточенно выслеживаешь меня и тысячи таких же, как я, слабых и беззащитных... ты подкрадываешься неслышно. В руках у тебя смертоносное оружие, и твоя вероломная пуля всегда подстерегает нас.
II
Да и как мне не бояться? Ведь прошла всего неделя, как я увидела белый свет, а сколько страха и горя я уже испытала!
Недавно был дождливый день. Мама моя, радостная и красивая, стояла под буком и вкусно пожевывала травку... А я, счастливая и беззаботная, стояла подле нее, не думая ни о врагах, ни о смерти. Прозрачные дождевые капли медленно стекали по густой листве. Я подставляла голову под эти капли, наслаждаясь их свежестью.
— Хорошо тебе, доченька? — спрашивала меня мама.
Я, кивая головой, скакала вокруг, тыкалась мордой в ее грудь. Неподалеку от нас стояло засохшее дерево, по его стволу лазил дятел и так звонко колотил по нему клювом, что я удивлялась, как эта маленькая птичка поднимает шум на весь лес, а моя мама, такая большая, не может этого сделать! А дятел все лазил да лазил вокруг ствола, скребся лапками, стучал клювом то в одно, то в другое место. Я весело смотрела на шалости дятла, как вдруг слышу: «Чхи! Чхи!» Повернула голову и вижу: вьется над нами какая-то птица. «Спрячься за мной, скорей спрячься! — сказала мама. — Это сойка, она у тебя глаза выклюет!» Я послушалась ее, а мама стала головой отгонять от меня эту противную птицу. Сойка так долго приставала ко мне, что сама даже измучилась. Уселась такой несчастненькой на ветку бука и принялась хныкать. И плакала она почти совсем, как я. Мама засмеялась и сказала:
— Эта сойка большая плутовка, берегись ее! Она всегда нападает на таких маленьких ланей, как ты. Вот так же принимается всхлипывать и голосить, а случись поблизости глупый и неопытный малыш и отзовись он на ее хныканье, ей только того и нужно! Подлетит, да и выклюет ему глаза!..
Дрожь пробрала меня от этих слов.
— Ни за что не стану отзываться, сейчас же спрячусь!
— Вот так-то и надо, доченька! Пока мама жива, тебе нечего бояться, но когда меня не будет, остерегайся всего!
Ах, сколько мне, бедной, нужно еще узнать.
III
Недавно было очень жарко. Мама встала со своего ложа и повела меня к воде. Мы миновали поросший мелколесьем холм, прошли сквозь бурьян и спустились в ущелье — такое глубокое, что туда даже не попадали лучи солнца. Деревья, склонившиеся по обеим его сторонам, сплетались своими верхушками. У их подножия, по самому краю оврага, росли кусты малины. Приподняв свои красные головки, они следили за течением ручья, Прозрачный студеный ручей бежал по гладким камушкам, огибал валуны и застаивался в некоторых местах небольшими запрудами. Мама спустилась к ручью и прямо вошла в такую запруду. Я с трудом шла за нею по прибрежной гальке — больно было копытцам.
— Подойди, доченька, становись прямо в воду, приятно постоять в ней в такой зной.
Я подошла поближе, осторожно опустила в ручей сначала одну ногу. Вода показалась мне нестерпимо холодной, и я отпрянула назад.
— Ой, какая холодная, не могу!..
— Ничего с тобой не станется, дочка. Надо привыкать с детства!
Мы немного постояли в воде, а потом пошли назад. Сверху, со стороны просеки, доносился какой-то шум.
— Они нам не страшны эти люди, — сказала мама, — там женщина с ребенком. Наши враги так не шумят. И все же надо нам быть осторожней. Поднимемся по этой тропинке и обойдем поляну, чтобы нас не заметили.
Мама шла впереди. Я не утерпела и выглянула на поляну. Только высунула из-за куста голову, как слышу крик:
— Ой, мамочка, волк! Мамочка, дорогая, волк!
— Не бойся, не бойся, мой милый. Ну-ка, покажи, где он? — спросила женщина.
— А вот, уши торчат из-за дерева, не видишь? — со слезами сказал мальчик, указывая на меня пальцем.
— Ну, что ты, родной, это не волк, это маленькая лань, детка! Ты посмотри, какая она красивая!
— Поймаем ее, мамочка! — воскликнул мальчик и собрался было бежать ко мне.
— Нет, сынок, жалко ее. Ведь у лани тоже есть мама, и она будет горевать о ней.
Я стояла затаив дыхание. Наконец я услышала доброе слово о нас. Мне еще хотелось слушать их, но мама вернулась за мной и встревоженно сказала:
— Ах ты, глупая! Поверила их словам! Развесила уши! А ну, живо за мной! Они вернутся домой и расскажут охотникам, что видели нас, и тогда прощай жизнь!
Моя бедная мама как будто чувствовала, что так оно и случится.
IV
Мама живо подпрыгнула и свернула в сторону, и я подпрыгнула за ней, и мы помчались вприпрыжку прямо в гору. Я только слышала, как позади нас кто-то воскликнул: «О, и мать, оказывается, здесь!»
Мы вошли в густые заросли и стали пробираться по склону, поросшему тростником. Корни его омывались студеными родничками. На сырой земле повсюду виднелись следы копыт такой же, как я, маленькой лани. Было ужасно жарко. Мы измучились от жары и залегли в бурьяне. Широкие листья закрывали нас от палящих лучей солнца.
Вдруг из-за вершин окружных гор стремительно поднялись и сгрудились черные тучи. Небо загрохотало, сверкнула молния. Косые столбы дождя опустились на дальние холмы, и вскоре крупные капли звонко зашлепали по листьям. Поднялся такой гул, словно рушились горы и валились леса. Все живое затихло: птички не решались больше щебетать и резвиться. Противная сойка, недавно так напугавшая меня, теперь казалась мне совсем не страшной. Она сидела на ветке, закрыв глаза, с клюва ее стекали струйки, а мокрые крылья жалко обвисли. Возле нее примостилась красногрудая буковка, птичка безобидная и беззлобная. Она томно прикрыла веки. Прилетела «пискун-птичка» и пискнула: «црип, црип!». Сойка испугалась и вытаращила глаза. Она трусливо заметалась на ветке, завопила: «чхи! чхи!». Меня разобрал смех. Я-то думала — она сильнее всех, а, оказывается, вот что она за птица!
Гроза миновала. Сразу все запело вокруг. Листья и травы плакали светлыми слезами радости.
Мама моя всегда любила гулять после дождя. Она уходила далеко на луга и брала меня с собой. Вот и на этот раз мы направились в горы. Сладко звенела свирель. У подножия горы раскинулось большое стадо — овцы с наслаждением щипали влажную, вымытую дождем траву.
Солнце наполовину скрылось за дальним хребтом. Бледные лучи его прощались с верхушками гор и деревьев.
На краю обрыва сидел, закутавшись в бурку, пастух, и наигрывал на свирели. Рядом с ним лежал лохматый пес, положив свою страшную голову на лапы. Он зорко следил за овцами, изредка преданно поглядывая на своего хозяина.
— На плохое место мы вышли, — сказала мама, — у пастуха нет оружия, он нам не страшен, но собака может почуять и броситься на нас. Ступай обратно да поглядывай: если она кинется, я постараюсь ее отвлечь, а ты тем временем прячься в траве.
Овцы почуяли нас и встревоженно повернули головы в нашу сторону. Я забралась в густые заросли дикого гороха и, не спуская глаз, следила за страшной собакой с круглым и пышным хвостом. Тревога отары не ускользнула от ее внимания: она мгновенно навострила уши, вскочила и залаяла.
Пастух гикнул. Я вздрогнула. Собака заметила маму и бросилась к ней. Мама скользнула в сторону и в одну секунду скрылась из виду. Слезы заволокли мои глаза, сердце замерло. Горе мне, если маму нагонит этот проклятый пес!
Я долго еще слушала гулкий топот, грохот катящихся в пропасть камней.
О, что, если этому чудовищу удалось нагнать мою маму и оно рвет ее теперь своими острыми зубами?
Спустились сумерки. Пастух свистом собрал отару. Он погнал ее к дому. Я с ужасом и дрожью следила за ним: он избивал несчастных овец своим посохом и швырял в них камнями. Он попал камнем в одного ягненка, такого же маленького, как я. Тот, бедненький, свалился и задергал ножками.
Пастух поднялся на вершину холма и принялся зват свою Куршию. Вскоре после этого я увидела как по гребню холма брела Куршия рядом с хозяином, высунув свой длинный красный язык.
Я испугалась — не маминой ли кровью окрашена эта страшная пасть?!
Стемнело, и все затихло вокруг. Куда же девалась мама? Жива ли она? А что, если она не найдет меня? Вдруг до меня донеслось мычание, очень похожее на мамино. Я откликнулась. Бедная мама кинулась ко мне, взмыленная и запаренная.
— Ты здесь, моя маленькая? Не бойся, твоя мама жива. Собаке и волку меня никогда не взять. А как ты здесь? — спрашивала она меня.
— Со мной ничего не случилось, — ответила я.
Мама принялась ласкать меня.
О, кому мне поплакаться, кого просить, кто обладает таким могуществом, чтобы помочь мне хоть раз еще взглянуть в глаза моей мамы, кто может вернуть мне ее ласку?!
Как пережить мне мое горе? Ах, почему тот кровопийца, враг наш, не убил тогда и меня, и зачем только я осталась в живых?!
Еще вчера я любовалась моей живой, красивой мамой. Могла ли я думать, что сегодня потеряю ее навсегда?..
V
Всю ночь мы бродили по лугам. И ничто не тревожило нас. Вышли на ржаное поле и досыта наелись сочной зелени. Стало светать. Мы повернули к лесу.
Будь проклят этот рассвет!
Поле, по которому мы шли, было покрыто густой травой. Там стояло несколько маленьких вишневых деревьев. Над ними стайками носились птички, и далеко разносился их веселый гомон. Одни прилетали, другие, захватив в клюве корм, улетали к своим детям.
Мама предупредила меня, что надо глядеть в оба: опасно ходить в такое время — враг выслеживает нас после дождя по свежим следам.
Это было последнее предостережение, которое я услышала от мамы. Она была чем-то встревожена, словно чувствовала недоброе. Отщипнет листочек и замрет, прислушивается...
Перед нами был плотный кустарник и стояло несколько тонких березок.
Вдруг точно гром грянул. Гул пошел по горам и утесам, задрожали листья на деревья, вздрогнули цветы, дым пополз по росистой траве.
Мама моя застонала и, тяжело осев на передние ноги, рухнула наземь. О мое горе! Я застыла на месте и смотрела, как мама катилась вниз головой под уклон, оставляя на траве широкий красный след.
Из березовой рощицы выскочил юноша в серой чохе.
— Удача! — закричал он и помчался за мамой вдогонку. Несчастная, она несколько раз пыталась подняться на ноги, но колени у нее подгибались, она снова валилась на землю и катилась все дальше и дальше. Я похолодела от ужаса, когда увидела, как ненавистный мне охотник выхватил сверкающий кинжал и полоснул им по маминой шее. Брызнула кровь и оросила деревья. О горе, горе мне! Я сама смотрела на все это, но чем я могла помочь ей, несчастная? Вот он провел еще кинжалом по маминой груди, по той груди, которую я сосала, и вырезал ее. Потом взвалил маму на плечи и понес. Я заплакала и упала. В глазах моих померк свет.
С той поры я ни жива, ни мертва. Плачу, и только этом мое утешение. Брожу и жалуюсь деревьям, горам и скалам, жалуюсь родникам и травам. Но мамы все нет. Не вижу я больше моей мамы. Осталась я сиротой и не знаю, кому завтра достанусь, чьей добычей стану, кто обагрит руки моей кровью?!
1885 — 1889
■
