Важа ПШАВЕЛА
Корни ● Лес плакал ● Свадьба соек ● Как появились на свет совы
Одряхлевший осел ● Поучительные рассказы старого вруна ● Гриф
Рассказ косулёнка (Рассказ маленькой лани) ● Мышеловка ● Смерть Баграта Захарыча
Свадьба соек
По изданию: Литературная Грузия. 1961. №7. С. 25–30.
Перевод с грузинского А. Кузьмичева
(См. также перевод Ф. Твалтвадзе и В. Орджоникидзе)
Эта история произошла в огромном дремучем лесу, в стороне от дорог, вдали от
деревень и больших городов. Но что за история? — несомненно спросите вы. И я
отвечаю вам: свадьба соек. Сойка Захарий венчался с прекрасной и нежной
подружкой своей — очень хитрой и очень лукавой сойкой Кетеван. А венчал этих
двух молоденьких почтенный старый сойка Фома.
Молитвенно возвел он глаза к синему небу, светлевшему сквозь густые вершины деревьев, и торжественно возгласил: «Благослови, о господи, их вечный союз, внуши их сердцам взаимную любовь и уважение. Пусть живут они и множатся, яко рыба в воде, и да будет их потомство обильно и многочисленно, словно звезды в твоем небе. Да будет волей твоей в незапятнанной чистоте священное супружеское ложе раба твоего Захария и рабы твоей Кетеван! Аминь». Сказал так почтенный и достославный сойка Фома и возложил молодым супругам на головы благоухающие венцы из ароматных и нежных лесных цветов.
— Аминь! Аминь! — тотчас послышалось со всех сторон, зашумело и прокатилось по всей округе. И кричали это в восторге и благоговении приглашенные на свадьбу птицы: сойки и щеглы, чибисы и зяблики, красногрудки и куропатки, дятлы и чижи, голуби и горлицы и великое множество всяких других птиц, обитавших в этом темном, прохладном лесу. Гостей было так много, что приди еще кто-нибудь, ему, верно, не нашлось бы на свадьбе и места.
Прекрасную лесную полянку выбрали птицы для свадебного пира — ровную и тенистую, покрытую свежей изумрудной травой, с обилием всяких цветов. И эти цветы, раскрыв свои яркие венчики, радовались вместе со всеми, потому что они тоже были приглашены на праздник. Скатерть расстелили вдоль чистого и прохладного ручейка, пробивавшегося тут же, на полянке, из-под земли, расставили тысячи разных блюд, десятки самых различных фруктов. Все было снесено сюда: червячки и мошки, гусеницы и бабочки, семена могучих деревьев и густых лесных трав...
Жениха и невесту почтительно усадили во главе стола на усыпанную цветами тахту, чинно, рядком, расселись все гости, и начался свадебный пир, обильный и веселый. Пили тысячи разных напитков. Рекой полилось темноалое, как рубин, кахетинское вино. Подняли бокалы за здоровье новобрачных, выпили, и каждый из гостей преподнес Кетеван и Захарию дорогой подарок. А дятел, сидевший неподалеку на старом прогнившем пне, торжественным басом затянул в этот миг добрую и красивую песню «Мравалжамиер»*.
— Эй ты, крикун! — зашумели тогда в один голос все птицы. — Почему ты не выпил вина? Почему обижаешь новобрачных? Иди сюда, пей!
— О, добрые люди, да продлит господь ваши дни, извините меня: нашел здесь хорошего жирного червяка и хочу его откопать. А потом буду пить, сколько вы захотите, и уже ничто тогда не будет меня беспокоить. — Так ответил на это дятел и начал опять ковырять своим длинным клювом трухлявое, сгнившее дерево. А все птицы с усмешкою наблюдали за ним, кричали, подзадоривали:
— Да ты и не знаешь, каким ты окажешься молодцом! Но запомни, голубчик: коль не добудешь ты того жирного червяка, не спасти тебе тогда свою шкуру. Мы и куска хлеба тебе не дадим, так и знай!
Долго долбил по старому пню дятел, долго разгребал своими лапками гнилую древесную пыль — и потрудился не зря: вытянул такого длинного червя, что он был похож на кожу, сброшенную с себя змеей. Он взял червяка в клюв и, шагая торжественно и величаво, преподнес свой подарок жениху и невесте.
— Да здравствуют молодые! — закричал он громким и звонким голосом.
— Да здравствует вся наша честная компания! Ур-ра!
— Ур-ра! Ур-ра! — подхватили птицы. — Молодец, дятел! Не посрамил ни себя, ни нас.
Свадебный тамада, — а был им не кто иной, как сам достопочтенный старый сойка Фома, — немедленно выпил «за хорошего доброго молодца — нашего славного дятла» и, чтобы тот на деле доказал, что он именно таков, как о нем говорят, протянул ему турий рог, полный кахетинского вина. Дятел осушил рог единым духом и небрежно бросил его обратно тамаде: глядите, мол, сами, не добрый и не славный ли я молодец!
— И хлеб едят, и вино пьют, — недовольно пробурчал в это время ворон. — А песню затянуть никто не догадается. — И хриплым, пропитым голосом решительно затянул старинную застольную. Песню подхватили со всех сторон, она разрасталась и ширилась и стала наконец такой громкой, что загудел окрест весь огромный лес, и дальнее эхо зазвенело в горах и долинах. А цветы, нежные лесные цветы, слушая ее и глядя на певцов, качались на своих тоненьких ножках и покатывались со смеху.
Этот шум разбудил маленького мышонка, который жил тут же поблизости в земляной норе. Выглянул он из своего жилища, смотрел-смотрел на веселое птичье пиршество, на закуски и вина, такие обильные и привлекательные, глотал-глотал слюнки — и не выдержал, махнул лапкой: «Э! Будь, что будет!» Вынырнул из норки, прыгнул на праздничный стол и уселся на блюде с орешками, прямо перед женихом и невестой.
— Да будет нашим гостем всяк, что пришел сюда! — воскликнули птицы. — Да здравствует мышонок Пискун!
И захмелевшие гости стали наперебой твердить ему:
— Какой ты молодец, что пришел к нам, парнишка! Какой ты молодец! Славный Пискунишка! Молодец, парень!
— Будьте здоровы, будьте здоровы, дорогие мои! — растроганно отвечал им мышонок, вцепившись зубами в огромный орех и отгрызая от него по кусочку. — Живите и радуйтесь! Да не покинет вас никогда милость всевышнего! Да будет с вами вечный мир и вечное добро!
— Подать Пискуну вина! — скомандовал тамада. — Ему надо порядочно выпить, чтобы догнать нас... Подать почтенному Пискуну вина!
— Я не пью вина, дорогие гости, — пропищал мышонок. — Но я очень люблю орешки и предпочитаю их всему на свете. Пожалуйста, не беспокойтесь обо мне. Пейте, веселитесь, пойте свои песни... Я же пока буду забавляться орешками. И, право же, от этого не случится ничего плохого. А вина я, извините, не пью.
— Не пью! — презрительно сказал тамада и стал вдруг грозным и важным. — Что это за ответ! Когда тебя угощают, ты должен пить. Пей! Иначе мы выльем тебе вино на голову. Дятел, передай-ка Пискуну! — и он протянул турий рог с кахетинским доброму молодцу дятлу.
Тот подсел к Пискуну и начал сладко уговаривать его:
— Выпей, братец... Нельзя тебе не выпить. Это ведь свадьба — не что-нибудь! На свадьбе обязательно надо выпить. А ты все только орехи грызешь. Разве это дело? —Дятел протянул мышонку рог. — Бери, братец, бери. Отказываться неприлично, ты всех нас обидишь.
— Не могу! — упрямо повторил Пискун. — Если ты мне действительно братец, то оставь меня в покое. Не пью я вина, что ж тут поделаешь!
— Ах, значит, ты не пьешь?! — грозно поднялся над столом тамада. — Так вылейте вино этому негоднику на голову! Не выпить за жениха и невесту! За их счастье! Какая невежливость! Какая невежливость!
И взмолился тогда мышонок Пискун:
— Выслушайте меня, люди добрые! Никогда в своей жизни не пил я вина, а вы хотите приучить меня к этому. К чему такое упрямство? Вы же все умные, порядочные, спокойные. Вы все — мудрые. Неужели во что бы то ни стало надо пить вино? За здоровье жениха и невесты я с большим удовольствием скушаю вот этот сладкий жолудь.
— Заставить выпить! Заставить! Заставить! — запищали, закаркали, загоготали со всех сторон птицы. — Заставить выпить этого разбойника! Зачем он тогда к нам пожаловал, если не пьет вина и не хочет выпить за здоровье и счастье новобрачных!
— Заставить! — авторитетно подтвердил тамада.
Дятел схватил одной лапкой Пискуна за шиворот, а другой — поднес к его мордочке полный рог вина и стал насильно вливать вино ему в глотку, назидательно приговаривая:
— Знаю, знаю: коли была б твоя воля, ты и глотка не соизволил бы выпить, зазнайка, барин паршивый! Но тут на все воля тамады. Видишь, какое великое множество гостей собралось на свадьбу. И среди них нет ни одного, кто не пил бы вина. Только ты оказался таким неразумным упрямцем. Пей, говорю! Смелей. Не булькай... И ты еще не хотел пить это вино? Оно как материнское молоко, байстрюк ты этакий, тварь ты этакая без роду, без племени!..
С большим трудом проглотил мышонок несколько капель вина, задыхаясь и захлебываясь — нет, никакого удовольствия не доставлял ему этот напиток!
— Смелей, Пискунишка! Смелей! — подзадоривали его птицы. — Пей до дна! Пей до дна! Пей до дна! Молодец, парень! Молодец!..
Приосанился Пискун, вытянул шейку, отважно бросился в единоборство с вином и выпил почти все, что было в роге. Только несколько капель пролилось на его серую бархатную шкурку.
— Куда ж ты льешь, болван! — набросился он на дятла. — Как ты обращаешься с моей драгоценной шкуркой! Разве сравнится с ней твой паршивый кошмовый хохолок!.. — Потом глубоко вздохнул, посмотрел на дно рога, где еще оставался глоточек вина, и воскликнул: — Многие лета жениху и невесте!
— Многие лета! Многие лета! — восторженно закричали птицы. — Молодец, Пискун, — все выпил! Все выпил! До дна! До дна!
Вскоре вино так разобрало маленького мышонка, что он начал петь песни и писком своим оглушил всех соседей. А немного спустя — пустился в пляс. За ним выскочила в круг сорока, и они вдвоем начали танцевать быстрый «Давлури» под веселые восклицания помиравших со смеху гостей.
— Уф-ф!.. Запарился! — сказал мышонок, закончив танец. По его мордочке и серой грудке обильно струился пот.
Чуть отойдя от стола, Пискун прилег, выставил свое вздувшееся брюшко к небу и блаженно засопел.
А соловей, тоже приглашенный на праздник, сидел в это время на другом конце стола, задумчивый и скучный, и грустно глядел на царившее вокруг птичье веселье.
— Соловей, прекрасный сладкоголосый друг наш, — обращались к нему соседи. — Почему ты ничего не спел нынче чудесным своим голоском? Спой нам.
Но соловей отказался:
— Разве я всегда в таком настроении, чтобы петь? Я не в духе сегодня.
Но птицы стали так умолять и уговаривать его, что у него не хватило сил снова отказать им.
— Хорошо, я спою, — сказал соловей.
И сразу затихли все гости. Влюбленно глядя на певца, затаили дыхание лесные цветы. Казалось, было слышно, как летают над праздничным столом мухи.
Соловей запел:
Слава тебе, о небесный владыка!
Слава вам, силы могучей природы!
Слава тебе, о жених,
И невесте —
Долгие годы ей, долгие годы!
Нежностью каждую розу наполнив.
Светлый венок вам любовно сплету я.
Все я вложу в него, не пожалею.
Все, что хорошего в мире найду я.
Вам поднесу его с искренним сердцем,
Головы ваши им украшая.
Сердце мое наполняя без края,
Пламя любовь зажигает чужая.
Нынче же все увенчала в округе
Ваша любовь, словно небо, большая!
Услышал эту песню бродивший неподалеку за деревьями олень. Остановился он, и разбудила песня в сердце его давнюю печаль. Видно, вспомнилось ему что-то грустное и далекое, набежали слезы на ясные, ласковые глаза его, и, вздохнув, пошел он обратно в густую чащу и скрылся в дремучей тенистой гуще леса.
А птицы стали петь все вместе, хором. Каждая пела на свой лад, но это была одна песня. Славились в ней природа, благодать лесов и рек, неба и земли. Благодарный гимн пели ей вольные птицы. И вдруг высоко в синеве неба показался орел, распластавший свои могучие крылья. Смолкли птичьи голоса, задрожали крылышки у красногрудок и соек, у чижей и зябликов.
— Орел, орел, — зашептали кругом. — Царь жалует на наш праздник...
Он был страшен, могучий и грозный царь птиц. В один миг он мог разнести в пух и прах всю эту многочисленную птичью стаю, собравшуюся на свадьбу соек.
— Чего вы испугались, дети мои? — ласково обратился к гостям достопочтенный пастырь Фома. — Почему вы притихли и дрожите? Разве позволит себе царь наш незаслуженно обидеть кого-нибудь из нас? Если вы согласитесь, я сию же минуту приглашу его на праздник.
Кое-кто наотрез отказался приглашать царя — редкая птица выдерживала его грозный державный взгляд. Одни гости говорили Фоме: не будем мы при царе веселиться в свое удовольствие! А другие, наоборот, одобрили его мудрые слова и сказали: пригласим царя на свадьбу, пригласим!..
Взмахнул пастырь Фома своими крылышками, взвился вверх и пролетел прямо перед царем птиц. Но тот даже не заметил его, словно была то обыкновенная маленькая мошка.
Тогда Фома снова пролетел перед царем и, сняв шапку, поклонился ему:
— Здравствуйте, ваше величество, царь наш и владыка!
— Здравствуй и ты, сойка, — важно ответил орел.
— Ваше величество, царь наш и владыка! Нижайше просим вас пожаловать к нам на свадьбу. Всей душой, всем сердцем, на коленях умоляют вас подданные разделить с нами нашу маленькую радость. И если ваше величество снизойдет до того, чтоб осчастливить нас своим присутствием, клянемся, мы так будем благодарны вам, что головы сложим за вас, ваше величество!..
— Отчего ж, отчего ж, — добродушным басом проговорил орел. — Можно заглянуть и к вам па свадьбу. Лети вперед, показывай дорогу.
Ринулся вниз, к лесу, сойка-пастырь Фома и следом за ним, сложив мощные свои крылья, устремился царь птиц. А гостям на свадьбе показалось, что само небо низвергнулось на них из бездонной выси со страшным, бросающим в дрожь свистом.
Вся птичья стая поднялась тогда в воздух и на разные голоса, трепеща крылышками, приветствовала своего могучего повелителя. И орел тоже приветствовал птиц — снисходительно и величественно. Посадили царя во главе стола и стали перед ним, сняв шапки. Не было только среди птиц нежного соловья.
— Можете сесть, — разрешил орел своим подданным, и те уселись за стол, нерушимо соблюдая чины и титулы.
История эта случилась в понедельник. И вот люди, пришедшие в тот день в лес на работу, удивленно поглядывали вокруг, не понимая, куда это подевались все птицы, почему это не слышно их звонких веселых голосов. Не знали люди, что все птицы были на большом празднике — на свадьбе соек. Да и откуда было бы знать им об этом!..
Итак, посадили орла во главе стола и подали ему вино в турьих рогах. Царь не отказывался, пил без устали и очень скоро заметно повеселел — затянул своим страшным могучим голосом какую-то воинственную, героическую песню. И так затянул, что у всех птиц пробежала по спинкам дрожь.
— Господи, — потихоньку молили они бога. — Господи, святой отец наш! Не дай разгневаться нашему царю-владыке! Сотрет он нас тогда в порошок, уничтожит всех во мгновение ока...
Но царь и не думал гневаться. Наоборот, он стал просить птиц петь и танцевать. Но те были так подавлены его величием, так дрожали от страха, что даже сами не понимали, что это такое с ними творится.
Тогда орел, чтобы развеселить и ободрить подданных, приказал играть в дудуки и бить в барабаны. Царское повеление было исполнено в тот же миг. Царь стал приплясывать под музыку и своими могучими, лапами вытоптал вокруг себя все цветы.
Играли дудуки, гремели барабаны, но опять никто не осмелился танцевать. И первым решил пуститься в пляс мышонок Пискун. Он так лихо танцевал лезгинку, так быстро и ловко ходил вприсядку, что поднятая им пыль затмила синеву неба.
Один раз, увлекшийся, разгоряченный танцем, он даже перепрыгнул через голову царя. Владыку сильно разгневала такая непочтительность. Но он был птицей воспитанной и не стал портить праздника — только так взглянул на разошедшегося мышонка, что тот замер на месте и от страха чуть было не испустил дух. От одного царского взгляда он умереть не умер, однако уже больше ни на что не был гож — уполз в тень под густое дерево, тихонько лег там и накрылся сухим осиновым листиком.
А среди птиц смелее и независимее всех держал себя дятел. Подвыпил он изрядно и, несмотря на присутствие владыки, так горланил песни, что содрогались вокруг деревья и скалы. Дятел настолько осмелел, что стал придираться к самому царю.
— Ну кто тебя сделал нашим царем? — презрительно спрашивал он. — Когда это мы тебя выбирали? Ты самозванец!
Птицы пытались утихомирить его:
— Да замолчи ты, парень! Ты уже и так дошел до наглости. Замолчи! Ты понимаешь, что говоришь?
— Не замолчу — и все! — куражился вконец захмелевший дятел.— Почему это я должен молчать? А вы... Эх вы! Разве вы люди! Ведь в глубине души вы сами ненавидите этого царя, а в лицо ему сказать боитесь. Трусишки! Настоящее мужество — это говорить правду в лицо!..
Орел только посмеивался над пьяным дятлом, поэтому птицы решили наказать крамольника сами — продели ему в клюв скрученную травинку и этой же травинкой привязали буяна к дереву. Загрустил дятел, притих, но понять, за что же его наказали, так и не понял.
А пока птицы совершали свою экзекуцию над дятлом, к праздничному столу тихо подкралась лиса. Она долго высматривала с опушки поляны лакомую добычу, терпеливо дождалась, пока все захмелели, и теперь решила, что пробил ее час. Лису заметили, когда она уже хотела схватить жениха и невесту. Поднялся крик, шум, гомон, вопли. И только орел не растерялся и не испугался. Он бросился на лису, вонзил в нее свои когти и клюв — и со злодейкой было тут же покончено. Птицы летали вокруг поляны, щебетали, кричали. А внизу остались только трое: орел, привязанный к дереву пьяный дятел да страдавший от вина Пискунишка: заслышав шум и перепугавшись, он быстро юркнул в свою норку.
Царь птиц освободил дятла от пут и сказал ему:
— Ты был сегодня пьян и глуп, и поэтому я прощаю тебе твою дерзость. Но если ты осмелишься говорить такое впредь, то смотри — не сносить тебе головы!
Сказал — и стрелою взлетел в синее небо и долго кружился еще над тихой лесной полянкой, где птицы так весело отпраздновали свадьбу соек.
А юные новобрачные — Кетеван и Захарий — укрылись в густом дремучем лесу. В ласках и радости провели они этот день, а вечером, когда зашло солнышко, счастливые и спокойные, заснули рядышком на ветке старого бука.
1893
* Мравалжамиер — буквально, «многие лета», грузинская застольная песня.
■
